Алексей Подольский - Жутко близко

– Уж что эффективнее тебя – наверняка… В общем, я отсюда не уйду, пока ты мне не скажешь: на каком именно основании закрывается больница. Буду сидеть у тебя в кабинете до ночи. И ночевать тут останусь. – Я обвела взглядом кабинет. – Горшок у тебя есть? В туалет ходить?

Он испуганно покосился на большую декоративную вазу, стоявшую в углу. – Я могу выгрузить данные по вашей больнице. Это открытая информация, хотя для чтения массивов могут понадобиться… ну, определенные навыки.

– Сгружай, – пожала я плечами. – С паршивой овцы…

Молохов посмотрел на меня с укоризной, вздохнул и защелкал по клавиатуре.

Вообще, это удобно, когда тебя считают старой взбалмошной теткой. Точнее, когда ты она и есть. На выходе из кабинета я оглянулась и сказала: – Жди новостей из Рублевска.

На обратной дороге у меня было время посидеть с планшетом. Во-первых, я попыталась прочитать файлы, которые дал мне Молохов. Но он был прав: простому человеку понять их было невозможно. Столбцы цифр и специальных символов, строчки кода, какие-то сложные многобуквенные сокращения. Я плюнула на это дело, закрыла файл и решила записать видео для своего аккаунта в Россоцсети. Голоролик получился длинный, но все по делу. Я рассказала и про мэра, и про встречу с замминистра, и про то, как теперь рублевцам предстоить ездить в Верхнеуральск, чтобы получить больничный. Приложила фотографию письма о закрытии больницы. Посмотрела, что получилось, нажала «Опубликовать» – и задремала под стук колес. А когда приехала в Рублевск, оказалось, что мой голоролик уже оброс сотнями комментариев. Пока шла с вокзала домой, читала их и радовалась. Кажется, есть такая старая книжка – «Гроздья гнева». Вот это они и были. Увесистые, наливные. Сейчас лопнут. Шибко рублевцы, конечно, не выражались. Чревато. Но злились ощутимо. И в каждом третьем комментарии звучало слово «митинг». А кто-то прямо спросил меня: Анастасия Львовна, если мы устроим митинг на главной площади, вы придете выступать?

«Естественно», – ответила я. И посыпались сердечки-похвалы. Не успела зайти домой – звонок в дверь. На пороге стоял Игрек. Это у него имя такое, прямо по паспорту. В форменной одежде, пузо смешно обтянуто дешевым китайским наноматериалом, из которого шьют кители для полицейских. А я еще помнила его молодым, подтянутым офицером, работавшим у моего мужа. – Заходи, – говорю. – Чего не позвонил?

Он снял обувь, прошел в квартиру. Я усадила его за кухонный стол и включила чайник. – Думал, так сказать, если позвоню, ты не захочешь говорить, – ответил он. Игрек был весельчаком, но в этот раз ни улыбочки. Сама серьезность. – Я, так сказать, по поводу митинга. «Так сказать» – это у него было слово-паразит. Он его вставлял везде и всюду, особенно когда нервничал. – Ого, быстро ты. Я еще сама не успела ничего понять. Игрек неопределенно махнул рукой куда-то вверх. – Сейчас все быстро. Особенно, если дело касается публикаций в Россоцсети. Насть, я тебя прошу: не надо никаких митингов. Митинг, так сказать, никто не разрешит. И выступать на нем нельзя. Особенно тебе. Ты главный врач больницы. – Он понизил голос. – Кучеров, так сказать, в бешенстве. Написал писем в Уральск – штук десять. Звонил мне, орал как недорезанный. Так, мол, и так, в тревожный для нашего Отечества момент… Ну, все как полагается. – Я за последние сорок лет не помню ни одного момента, чтобы он не был тревожным для нашего Отечества, – сказала я. – Вот и я не помню, – серьезно кивнул Игрек. – Даже не понимаю, так сказать, как это мы протянули так долго?

Было непонятно, шутит он или нет. – Слушай, – сказала я, – чего ты от меня хочешь? Я всю свою жизнь проработала в этой больнице. Ты еще мальчишкой был, когда я сюда после института приехала. Я эту больницу им не отдам. Ты разве не понимаешь? Город и так умирает. Больница закроется – отсюда последние разъедутся. Пройдет лет десять – и не будет Рублевска. Будет город-призрак. Тебе не жалко? Ты же родился тут, Игрек. – Не драматизируй, – насупился он. – И пойми, что я, так сказать, на службе. Если я буду рассуждать о том, что правильно, а что неправильно, то начальник полиции из меня будет хреновый… – И полковничьи погоны тебе не получить. Его щеки тут же вспыхнули красным. Физиология – смешная штука. – Знаешь, да. И погоны бы, так сказать, не помешали. Я тоже уже не пацан, пенсия впереди. И мне тут бузотерство с митингом – ну на хрен не нужно. – Он помолчал, а потом сказал уже более миролюбиво: – Насть, ну я тебя прошу… Был бы жив Олег, он бы тебя отговорил. – Знаешь что, допивай свой чай и убирайся отсюда, – прикрикнула я. – Олег этот город любил. И он бы не позволил какому-то холеному хлыщу устраивать тут свои порядки. Допивать чай Игрек не стал. Просто молча встал, собрался, а уже в дверях сказал мне: – Настя, ты пойми… Времена сейчас такие. Не надо этого всего. Я тебя прошу. И, так сказать, предупреждаю. Как друга. – Иди давай, – сказала я и с силой захлопнула дверь.

Митинг, конечно, никто не разрешил. Наоборот, Кучеров распространил заявление о запрете проведения любых общественных акций. Мой ролик в Россоцсети, где обсуждали акцию, заблокировали. Но в субботу горожане просто взяли и пришли к больничному крыльцу. Я услышала шум под окном и спустилась к ним из своего кабинета на третьем этаже. На улице стояли человек двести. Для двадцатитысячного города не так уж и мало, подумала я. Но и немного. В сущности, большинству наплевать на то, что происходит. Закроют больницу так закроют. Школу закроют? Тоже проживут как-нибудь. Может быть, только если перестанет работать магазин с пивом и дешевым вином, или выключится Сувернет с их любимыми играми и сериалами, рублевцы хоть немного проснутся. Но, думаю, этого как раз не случится. Я бы хотела сказать, что эти двести человек, пришедших в то субботнее утро к больнице, были лучшими людьми Рублевска. Но одного взгляда на них было достаточно, чтобы понять: это не так. Наоборот, простите, какое-то сборище убогих. Половину я знала в лицо. Вечные любители жаловаться. Раньше они и на меня писали кляузы, конечно – у нас тут всякое случалось. Но теперь эти люди пришли защитить больницу, так что я была им благодарна. Я стояла на крыльце и чувствовала ладонями тепло металлических перил, нагревшихся на майском солнце. Отчетливо вспомнила, как сорок лет назад 25-летней девчонкой впервые поднялась по этому крыльцу. Тогда я думала, что Рублевск, эта больница – это лишь крохотный эпизод в моей огромной жизни. Кто в своем уме захочется поселиться тут навсегда?

Но на второй день работы в моем кабинете появился высокий застенчивый полицейский. Красивый до чертиков. Хотя я всю жизнь терпеть не могла людей в погонах (в данном случае погоны были лейтенантские). И имя его мне не слишком нравилось – Олег. Но влюбилась сразу. Что было ужасно непрофессионально. Вообще-то он пришел на перевязку.