Алексей Подольский - Жутко близко

Меня повели к машинам. По дороге я несколько раз пыталась укусить полицейского за руку, но сделать это было непросто.

Когда полицейский провел меня мимо Игрека, тот отвернулся, сделав вид, что разговаривает с кем-то из коллег. Зато Кучеров, белоснежно улыбаясь, пялился во все глаза. Я изловчилась и со всех сил плюнула в его сторону. Жаль, не попала.

В Рублевском суде я бывала не раз, но в качестве обвиняемой – впервые. Оказывается, судопроизводство сейчас – не слишком хлопотное дело. Уже через три часа после начала митинга я сидела в зале судебных заседаний. С легким гудением включился галогратор, и над трибуной с гербом появилось мерцающее изображение судьи в мантии.

«Интересно, где этот судья находится физически? – подумала я. – В Уральске? В Москве? И вообще, существует ли он на самом деле? Может, это просто симуляция?». Впрочем, судья – мужчина лет пятидесяти, с залысинами и мешками под глазами, так долго теребил кончик носа пальцами, что я перестала сомневаться в его реальности. Трудно поверить, что симуляция стала бы так вести себя. Хотя – кто знает? – Дементьева Анастасия Львовна, – прочистив горло, сказал голографический судья. – Суд изучил материалы вашего дела и приговаривает вас к десяти суткам ареста по обвинению в неповиновению власти, сопротивлении при задержании, подстрекательству к беспорядкам и организации несанкционированного массового мероприятия. Суд учел ваш преклонный возраст и заслуги перед обществом, сочтя возможным назначить наказание ниже нижнего предела. – А почему вы не выслушали меня? И разве мне не полагается что-то вроде адвоката? – удивилась я. Судья посмотрел на меня как на капризного ребенка. – Это же административное дело. По закону, защитник вам не положен. В целях оптимизации судопроизводства, для обеспечения права граждан на оперативный суд, решения в таких случаях принимаются судьей единолично. – Я понимаю, почему судьи теперь в виде голограмм, – сказала я. – Так и хочется подойти и треснуть! – Еще слово – и добавлю десять суток за неуважение к суду, – грозно сказал судья, но поспешил отключиться. Руки мне снова связали. Я думала, что меня повезут в какую-нибудь тюрьму в Верхнеисетск или даже в Уральск, но выяснилось, что отбывать арест предстоит прямо в нашем городке. Камеры для арестованных находились в соседнем с судом здании. Меня проводил туда неулыбчивый полицейский – по-моему, тот же самый, что задержал меня возле больницы.

– Гордишься собой, небось? – спросила я его напоследок. Он ничего не ответил. Камера была похожа на больничную палату, только с решеткой на маленьком окне. Четыре кровати. На одной из них сидела женщина лет тридцати. Увидев меня, она вскочила. – Вы же Дементьева? Главный врач?

Это была та самая девушка, которую задержали на митинге. Оказывается, ее успели судить еще быстрее меня. Ее звали Катя. Ей было 32. Вообще-то она жила в Подмосковье, работала нейрокибертерапевтом – помогала нейросетям решать их психологические проблемы. А в Рублевск приехала ухаживать за бабушкой – Маргаритой Федоровной. Ту я знала хорошо. Жуткая кошатница. Руки всегда в царапинах. Рак желудка, третья стадия. – Я как узнала, что бабушке придется ездить на «химию» за 60 километров, я сразу решила идти на митинг, – сказала Катя. – Не думала, что все закончится вот так.

– Вас ударили током? – спросила я. Она задрала футболку и показала сбоку на ребрах два темно-красных пятна – следы от разряда. Кате дали столько же, сколько мне, – десять суток. Так мы и сидели вдвоем, две арестантки, старуха да молодуха. В общем-то, это было не так плохо. Обращались со мной хорошо, кормили три раза в день. Принесли казенный планшет с закачанной в него русской классикой – Гоголь, Булгаков, Пелевин.

Кроме того, у меня была хорошая компания. Катя оказалась интересной собеседницей. Я рассказывала ей про жизнь врача в Рублевске, а она мне – про то, как теперь все устроено в больших городах. Я слушала и удивлялась. Одно дело – смотреть об этом по Сувернету, другое – слышать вживую. Когда я ей рассказала о том, как встречалась с замминистра Молоховым, Катя заинтересовалась: – Я бы хотела взглянуть на эти файлы. Думаю, прочесть их несложно. Раз в день нам разрешали пользоваться Сувернетом: отправить письма родственникам и знакомым и прочесть новости на трех разрешенных государственными цензорами сайтах. Для этого нас по очереди под конвоем выводили в отдельную комнату, где был установлен старенький терминал ограниченного доступа в Сувернет. Мое время было с 14 до 15 часов. Катино – с 15 до 16.

Воспользовавшись случаем, я в свой сеанс связи переслала письмо с файлом Кате, и та в свою очередь смогла его прочитать. – В общем-то, ничего сложного, – сказала она, вернувшись в камеру. – Koodreen анализирует множество данных, но главный показатель – это, конечно, количество пациентов. Когда мы выберемся отсюда, я расшифрую данные и пошлю вам их в привычном виде. Не знаю, правда, поможет ли это чем-то?

Доступа в Россоцсеть нам не давали, так что я не могла узнать, как горожане обсуждают произошедшее на митинге. И обсуждают ли вообще? «Может быть, полиция запугала всех, – думала я. – А может быть, наоборот? Может быть, теперь граждане митингуют каждый день? Может, они уже потребовали отставки Кучерова?». Впрочем, если бы акции протеста продолжались, в нашей камере почти наверняка появились бы новые задержанные женщины. Однако мы по-прежнему оставались вдвоем с Катей. Еще две койки пустовали. На десятый день тот же самый полицейский, что привел меня в камеру, открыл дверь и сказал: – Дементьева, выходим… Отбарабанила. Я думала, может быть, кто-нибудь встретит меня на выходе из изолятора. Я слышала, что иногда это происходит. Но никого не было – даже мои коллеги по больнице не пришли. «Наверное, они просто не знали, когда меня должны были отпустить», – решила я и отправилась домой. Дома я впервые за десять дней смогла зайти в Россоцсеть. Папка входящих сообщений была переполнена. Пять сотен непрочитанных – больше, чем я могла бы осилить за один вечер. Я открыла наугад несколько последних. Их содержание сбило меня с толку: «Старая карга, мы поверили тебе, а ты обманула нас». «Дементьева, ты старая СУЧКА! Как ты могла так поступить?»

«Тварь!!! Ненавижу тебя!»

Знаете, в моем возрасте уже не слишком переживаешь по поводу того, что о тебе говорят люди. Но все-таки это было неприятное чувство. Такое ощущение, что надавали пощечин. А главное, я не понимала – за что?

Но скоро поняла. «Главный врач больницы Рублевска двадцать лет обманывала пациентов», – так назывался голоролик, который опубликовали в Россоцсети на третий день моего ареста. И не просто опубликовали, а прислали ссылку каждому жителю Рублевска. Я включила воспроизведение.