Владимир Лизичев - Москва – Маньпупунёр (флуктуации в дольнем и горним). Том 1. Бафомет вернулся в Москву

И да простит мне читатель эти физиологические подробности, но без них не понять всего ужаса бытия в этом казённом доме, пропитанном запахом скорби, отчаяния и человеческих испражнений.

На этаже, в разных концах коридора было 2 туалета, один из них для мед. персонала и одна душевая. Говорят, что до XX съезда партии, там ещё была горячая вода. Под койкой каждого больного должны были стоять ночные горшки, но по причине невосполнимых потерь их, выкрашенных в нежно голубые и синие цвета, было по одному на 2—3 человека. Особым шиком считалось владение горшком ярко-красного цвета, их ещё называли пожарными, таких в отделении было всего два и оба были у буйных в №3/1. Утром, под бдительным контролем дежурного санитара те, что были наполнены, выносили назначенные по очереди «психи», для чего предварительно они выставлялись рядом с входной дверью. Далее их в туалете освобождали от содержимого, мыли в специальной ванне, обильно посыпали хлоркой и возвращали, согласно записи карандашом в толстой тетради о количестве от каждой палаты.

Частым развлечением было поставить «свой» горшок под чужую кровать, а потом при всём честном народе гнобить зазевавшегося болезного. Обычно так подшучивали над вновь прибывшими. Правда, попытки эти иногда заканчивались мордобоем, так в своё время, тот же алкаш Мармеладов набил крепко по физии, упомянутого выше Геннадия Вячеславовича, отчего поначалу злорадно-довольное лицо последнего стало позже походить на тухлую луковицу переливами тускло-синего, жёлтого и розоватого. А Кирилл Мефодиевич грозным голосом, явно актёрствуя, вопросил – «Ну кто ещё хочет попробовать комиссарского тела?». Желающих шутить со ста килограммовым Мармеладовым после того случая не было.

Но, мы отвлеклись, вернёмся на третий этаж.

Досталось всем, по самую маковку. Из соседней палаты было слышно, стонал больной – «Голова болит». На что кто-то из рассекающего по коридору персонала обыденно ехидно заметил – «Голова не жопа, привяжи и лежи».

«Гаврила» сидел в ординаторской с остановившимся взглядом, и жевал жвачку Орбит. По-своему его было жаль, вообще жаль. Отрешённо в голове его крутились цепочки мыслей – «В идиотском доме все-все идиоты и главврач-рвач. Знаете, почему хорошо отдыхать на море? Так там, только с трёх сторон «шизики».

Благородным донам тяжело в этой жизни, а неблагородным, что легче?

Между тем виновник сего пердомонокля Серов уходил в беспамятство, выныривая из него и снова погружаясь. Эти качели сменялись тремором, вращением, водоворотом, захватывали разум, но ещё краешком сознания жили боль физическая и боль от обиды, нанесённой ему лично главврачом. Ещё 2 месяца тому назад, сердобольный санитар Меркулыч случайно проговорился.

Так Александр Алексеевич узнал, что резко отклонено письменное ходатайство его однокашника по физтеху Жени Ступицына. Его бескорыстного друга и единственного близкого человека на всем белом свете, кроме Белочки – жены, поданное на имя Лепецкого ходатайство о проведении повторной психиатрической экспертизы и консилиума на предмет признания Серова абсолютно здоровым и дееспособным.

Вырваться отсюда в ближайшем будущем надежды теперь почти не оставалось, и это была боль, всем болям другим неровня.

Потому-то сегодня на большом обходе он и не стерпел, когда Лепецкий, скользнув по нему равнодушным взглядом, видимо даже не вспомнил, о том важном ходатайстве, а быстро переключился на соседа Геннадия Вячеславовича, вообще-то с виду безобидного и в быту премилого человечка. Не смог сдержать здоровой бойцовской наглости и злобы, с которой мелкая тварь, загнанная в угол, бросается на хищника.

То вам не толпой на мамонта, хоть и шкура его толщиной почти восемь сантиметров, тут один на один на медведя, да с рогатиной. Граната конечно на всякий случай в кармане имеется, но она учебная.

В психушку Александр Алексеевич попал случайно, как он считал, после невероятного напряжения последних двух лет работы над темой докторской. Борьбой за безумные по смелости научные идеи и непонимание соратников-соперников по отделу – физ. лаборатории в ГНИИТФе – важном государственном институте (Государственный научно-исследовательский институт теоретической физики РАН).

Беспредельно устал от вечного поиска-выбивания необходимых бюджетных средств, их отсутствия в «ящике», попыток объяснить неудачи естественными процентами от всего массива фундаментальных исследований. А главное – сложно протекавшей уже второй беременности у любимой жёнушки. Первая окончилась также катастрофически.

Именно выкидыш, последовавший за всеми перипетиями борьбы за ребёнка, и стал, последней каплей, переполнившей чашу разума и опрокинувшей размеренную жизнь в том злосчастном холодном московском ноябре. Теперь она делилась на до, и после того получасового звериного воя, которым он так испугал сотрудников лаборатории института, и разбитого стекла двери лаборантской, после сообщения-звонка об очередном выкидыше.

Все летело в тартарары.

Он не знал, да и не мог знать о том, что данным случаем, а также объяснимым с нормальных человеческих позиций, наступившим у него затем периодом временного полного отрешения от внешней жизни, воспользовался Звездунов. Пробивной, на все готовый заместитель начальника отдела – Женечка, его зам. Мразь, как оказалось, это была редкая, завистливая. Он давно мечтал присвоить себе некоторые, воистину интересные разработки Серова в области теории Большой симметрии квантовых процессов, которыми тот, будучи по природе человеком честным и чистым делился, как и всем остальным с окружающими коллегами, по наивности полагая, что все человеки – братья, равны и тому подобные интеллигентские бредни.

Быстро нашлись соратники (от слова – сор), деньги и нужные знакомые люди – сволочи, бескорыстно готовые якобы помочь Александру, послушать, подлечить, а на деле шустро засадившие его в психлечебницу, где установили первичный диагноз – «эмоциональная неустойчивость, расстройство личности». Трудовой коллектив НИИ, как водится ничего не подозревая – поддержал, надо лечить, даже сердобольная женская половина.

Посетителей к нему поначалу, да и потом, после нового уточнённого диагноза – «маниакально-депрессивный психоз, шизофрения», не допускали. Письма и написанные им уже в заточении научные труды-гипотезы и статьи исчезали в лабиринте клиники, красного, кирпичного мрачного здания в одном из милых московских переулочков рядом с Курским вокзалом.

Все попытки связаться с женой и друзьями за редким исключением, надёжно пресекались администрацией психиатрического стационара на корню, а родители у Саши к тому времени уже давно умерли.