Ирина Белояр - Уайтбол

— Сам решай… Кстати, чтоб ты знал: детей у тебя не будет. Не может быть. Я уж Марию не расстраиваю…

Михаил вышел за дверь совершенно обескураженный. Проштрафившаяся собака Шишка дожидалась его у калитки. Виляя хвостом, потащилась следом…

— Чего надо? Сапогом по морде?

Шишка уселась на дороге и уставилась на него хватающим человеческим взглядом. Вот-вот заговорит…

Михаил попытался стряхнуть наваждение, закрыл глаза…

И тут его повело. Почуялось — будто лежит он в темноте, зажатый со всех сторон, а на нем, как на фундаменте, стоит огромное здание. И — холодно. Рук-ног нет, тела нет, ничего нет. Один только леденящий холод.

А еще — мысль. Неизвестно чья, пришлая какая-то, бесформенная, малопонятная мысль: «Отпусти-не-могу-больше-так-ни-жить-ни-умереть…»

Потом глаза сами собой открылись, морок исчез. Михаил шевельнул рукой, сделал пару шагов. Все в порядке.

Что ж это за чертовщина? Не первый раз уже. Сердце шалит, или с головой неважно?..

Михаил подался обратно к Вере. Но пока шел, забыл — зачем… Стоя на крыльце, подумал: глупо. Если ведьма отказалась говорить про капризы моей памяти — настаивать бесполезно. Все едино ничего не добьюсь.

Надо же. Столько времени тянул, боялся узнать о себе правду. Только решился — от ворот поворот. Теперь из самого нутра, пульсируя в каждой клетке, продиралось наружу нетерпение. Это нетерпение, дремавшее пять лет, нынче требовало — вынь да положь.

Повинуясь импульсу, Михаил отправился в соседний двор. К Вадиму, поселковому начальнику. Если Вадим еще не вернулся с похорон — так тому и быть. А если вернулся — значит, судьба.

На пороге сидела вездесущая Шишка. Посторонилась, пропуская человека в сени.

Из комнаты доносились голоса. Михаил остановился было — помешаю, нет? — но тут же понял: телевизор говорит.

— Можно?

— Заходи, — отозвался хозяин. — Чаю хочешь?

— Да нет, я не надолго…

Вадим убавил громкость телевизора, вернулся к столу. Долил себе чая — неспешно, будто выполняя ритуал. Сел на табуретку, отхлебнул из кружки, только потом сказал:

— Как хочешь.

— Давно собираюсь спросить: почему здесь никогда поминки не справляют? Положено водку пить, а ты водой пробавляешься.

— Ты в лес идешь — зачем костер разводишь? Представь: развел костер — тут же его залил. Снегом засыпал. Зачем было разводить?

— Вся глубинка пьет, не просыхая. Только вы не пьете.

— Пьют некоторые, — ответил хозяин. — Которым силы не жалко.

— Ладно, дело ваше. Я не за этим пришел. У тебя, говорят, километровка есть. По нашему району.

— Зачем тебе?

Михаил замялся. Сказать — не сказать? Не поймет ведь. Три дня ломиться куда-то к черту на рога, в горы, для того чтобы вспомнить собственную жизнь — по сельским меркам однозначно глупая затея. Опять же — когда ломиться? Сейчас? Сейчас, может быть, получится обойтись без веревок: вместо скал — снег глубокий. Но по такому снегу пилить туда никак не три дня, даже на лыжах… Идти по весне, когда все растает — вообще не разговор. По весне работать надо…

— Так чего, дашь карту?

— Она в караван-сарае, — ответил Вадим, изучая гостя хватающим взглядом. — Там и ксерокс есть, хочешь — себе напечатай… Ключи тебе дать? А то сейчас нет никого, девки все на похоронах.

Караван-сарай — общественное здание на том краю поселка. Огромная изба на все случаи жизни. Почта, она же магазин, она же склад, она же канцелярия, и общежитие для заезжих шабашников, и актовый зал…

— Так дать тебе ключи?

— Дай… только Машке не говори.

— Чего ты задумал?

— Погулять хочу.

Вадим усмехнулся:

— А ночевать где будешь? В снегу, как глухарь, или — стоя, как лошадь?

Правда. Когда спускались оттуда, одну-единственную избушку встретили, и то — уже здесь, ближе к поселку…

Михаил сдался. Очередной раз сдался.

— Ладно, потом. Ну… тогда давай чаю.

— Так бы сразу, — сказал хозяин, наливая гостю чай из круглого белого чайника, огромного, как волейбольный мяч. — Весна — время суетное, всех на волю тянет. Хочешь погулять — иди, вон, на седло сходи. Заодно проверишь, как там заимка.

Да, просто нужно куда-нибудь пройтись. Хоть бы и на заимку. Дался мне этот ледник… Правда всегда оказывается не там, где ищешь. А если уж совсем честно — именно там, где ищешь, ее никогда и не бывает…

Тут будто какой-то незримый выключатель щелкнул в голове, вспомнилось: «Ты так видишь. Неправильно».

Где я это мог слышать?..

— Вадим?

— Чего?

— Как по-твоему, что с моей головой? Ни черта о себе не помню, ерунда какая-то обрывочная.

— Почему ты меня об этом спрашиваешь?

— Ты — кровник Верхового. Вы понимаете что-то такое, чего другие не понимают.

— Я — хуже остальных кровников. Слишком долго в городе болтался, — Вадим отхлебнул из своей чашки. — Разум на заумь поменял.

Гость вздохнул:

— Сестра твоя покою не дает. Хочет знать, что я не беглый уголовник.

Хозяин поморщился:

— Внимания не обращай. У нее самолюбие ранимое. Раздутое, как нажравшийся удав. С двумя мужиками из-за этого разошлась — не поумнела. Раз она с тобой живет — изволь доказать, что ты не хуже этого, — Вадим кивнул в сторону телевизора, — Как его… ну, герцога уэльского.

— Так ведь по делу ноет-то. Свалился мужик бог весть откуда, то ли врет с три короба, то ли и впрямь пришибленный.

— А хоть бы и пришибленный. Руки-ноги есть, котелок варит, хрен стоит — какого рожна ей еще надо? — он долил себе чаю и завершил мысль:

— В общем, не бери в голову.

— Не получается, — Михаил хмыкнул. — Совсем пустая голова. Вот и лезет в нее все подряд.

— Пустая, говоришь? По-моему, наоборот. Слишком много в твоей голове лишнего. Вот, лишнее и мешает… Я тебе так скажу: неважно, кем ты был. Важно, кто ты есть.

— Я ж этого и не знаю.

— Как — не знаешь? — удивился хозяин. — Ты — житель поселка Пробуждение. Рыбак, лесоруб, шишкарь. Разве мало для одной жизни?

— Если достаточно — чего ж ты тридцать лет назад в город подался?

— Молодой был. Думал — где-то интереснее… Проспал пятнадцать лет, потом вернулся сюда.

Может, конечно, и так. Но ведь потребовалось проспать эти пятнадцать лет, прежде чем надумал возвращаться.

— Ерунда это все, — заявил Вадим. — Дело не в том, сумеешь ли ты достучаться к себе. Я думаю, сумеешь. Вот только на кой хрен оно тебе нужно?

— Хочется знать правду, — упрямо сказал Миша.

— Правда — то, что ты видишь здесь и сейчас. Другой правды нет и быть не может.

И тут опять вспомнилось:

«Существует лишь то, что ты видишь. Если не нравится — сумей увидеть другое…»

Чьи это слова, черт бы их подрал?..

От Вадима Михаил вышел еще более растерянный, чем от Веры. Огляделся. Деревья, дальние и близкие, окружены ослепительным радужным ореолом. Вокруг тех, что рядом, через дорогу — ореол виднеется отчетливо, подальше — размыт, а в горах вообще все слилось в одно пульсирующее сияние.