Ирина Белояр - Уайтбол

— Бред. С чего ты это взял?

— Так, по недомолвкам сложилось. Может, и бред. Ты бы поспрашивал, тебе — ответят…

Прошло две недели. Море вскрываться не желало, разумеется: до настоящей весны действительно еще как до луны. Зато в лесу уже началась развезень. Податься стало ровным счетом некуда.

Алекс завел себе очередную глупую подружку и передумал уезжать.

А Михаилу не давал покоя тот разговор на пирсе. Старался не думать, гнал от себя бредовые идеи Рыжего, но они, суки, возвращались снова…

…О поселке Пробуждение все знали одно и то же, ничего тайного в этой информации не было. В двадцать пятом году нынешнего столетия кусок земли откупила кучка религиозных фанатиков общим числом несколько десятков человек. Недешевое, надо сказать, приобретение: в те времена в здешних местах был второй Крым.

Религия новопоселенцев — какая-то гремучая смесь буддийской, старославянской, авестийской, кастанедской, сибирской и еще хрен знает какой мистики. Жили коммуной, полностью отказавшись от благ цивилизации.

Такие начинания, как правило, недолговечны. Запала хватает от силы на одно поколение. Потом подрастают дети, которым глубоко до фонаря завиральные чаяния родителей… Коммуна, как таковая, прекратила свое существование, а поселок почему-то остался. Больше того: разросся до двух с лишним сотен жителей. Дети улетали из гнезда — на мир посмотреть, но, в большинстве своем, возвращались. Люди, случайным ветром занесенные в Пробуждение, чаще всего оставались здесь навсегда.

А причина — необычная энергетика этого места. Оно творило чудеса: поднимало больных на ноги, вызывало у живых мертвецов волю к жизни… Одну необычную особенность сельчан Михаил заметил давно: хватающие глаза. Именно хватающие, иначе не скажешь. Не «горящие», не «тяжелые», не такие-сякие и еще десять тысяч определений. Глаза поселковых аборигенов не просто видели мир. Они брали его. Делали своей собственностью.

Вот так. Идейные бури давно отбушевали, осталась одна чистая энергия.

Каким образом основателю коммуны удалось найти такое место — знал только он сам. Говорят, долго искал. Хотя, действительно — черт его разберет, «что здесь от природы, а что — от лукавого»…

Случай поговорить о странной могиле Анатолия Верхового — основателя коммуны — подвернулся ближе к концу месяца, когда лед залива вроде бы уже начал подтаивать.

— Опять ты всю зиму псу под хвост выбросил, — ворчливо сказала Маша.

— В каком смысле?

— В таком, что и не попытался до Верки дойти.

— Зачем мне к ней идти?

— Мозги ты мне пудришь. Если бы действительно хотел разобраться, кто ты есть и откуда, давно уже сходил к Верке. Хотя бы попробовал. Не пробуешь. Значит, все знаешь про себя. А мне заливаешь, мол, память отшибло.

Каждый раз по весне такой разговор. Каждый раз — когда и без разговоров неспокойно. Как объяснить дубовой деревенской бабе совсем простую вещь: знать правду и хочется, и колется? А вдруг эта правда окажется такой, что лучше бы ее не знать?..

…Иногда находило: бросить дела, сорваться туда, откуда все началось. К тому леднику, где пять лет назад подобрали обмороженного беспамятного человека дикие туристы. Может быть, там само вспомнится… Может быть. Если дойдешь. Если на ходу разберешься, как пользоваться альпинистскими веревками и железками. И еще — если получится раздобыть веревки и железки. Все это барахло — не «Винстон», чтобы при оказии в киоске прикупить…

Короче — находило и уходило. Когда уходило, разговоры о потерянной памяти болезненно отзывались где-то внутри души. Ничего не хотелось знать. Никаких тайн не хотелось — ни своих, ни чужих. Казалось — садисты одни кругом, насильно тянут куда-то, куда совсем не нужно…

— Наплевать тебе на меня, — Маша продолжала ныть. — Не любишь, потому и не доверяешь.

— Ну, зачем ты опять.

— Оно, в общем, понятно: стара я для тебя.

— Да я тебе в отцы гожусь.

— В зеркало на себя посмотри, папаша… А если не стара — так в чем дело? В том, что у нас детей нет?

— Детей-то, может, из-за меня нет. Сама виновата — с инвалидом живешь… только к моей памяти это никак не относится.

— Ты мне не заливай про инвалидность-то. На тебе все как на собаке зарастает. Я что, слепая? Только вот шрам твой через всю рожу долго не сходил, я грешным делом, думала: может, специально подновляешь? Маскировка. Чтобы узнать было трудно.

— Ну, понеслось…

— А то. С бородой вот еще не расстаешься.

— В ней зимой теплее.

— Скажи — прячешься. Здесь беглых уголовников полно. Может, тебя свои же обобрали, со скалы спихнули и подыхать бросили? Нет?

— Я же говорил — не знаю. Действительно не знаю, а врать не хочу. Все, что знал — рассказал тогда.

— Херню ты рассказал.

…Херню, да. Попал в автомобильную аварию где-то в столичном городе. Там попал в аварию, а здесь оказался на леднике, весь обмороженный… Наверно, в промежутке что-то было. Только откуда это «было» взять? Если вспоминается лишь катастрофа, а до нее и после — один мрак сплошной…

— Сходи к Верке, пока время есть, — нудела Маша.

— С чего ты взяла, что она поможет?

— Она и не такое лечила. Ты даже не пробовал. Верка — не просто врачиха.

— Ведьма, ну да.

— Только в печь не ставь… а хоть бы и ведьма. Вера таких поднимала, для каких уже костер готовят. Потому дочь крови.

— Какой крови?

— Анатолия Верхового, какой еще.

— У него же не было детей.

— Я не сказала — родная дочь. Я сказала — дочь крови.

— Объясни.

— Чего тут объяснять-то. Из его крови вышла.

Началось. То, на что Рыжий сетовал: как вопросы — так напрямую, а до объяснений дошло — говорильня загадками…

— Как умер Верховой?

— Он не умер. Перешел в своих детей. В кого-то больше, в кого-то меньше. В меня — меньше, потому десять лет прошло. А братец мой старший, Верка и Лось — те все получили, потому дети крови. Таких пятеро было. Двое ушли в город и сгинули там.

— Ни фига не понял. Они ведь после смерти Верхового родились?

— Да не умер он!

Михаил обескуражено покачал головой:

— Когда непонятно, чему верить, начинаешь верить худшему. Ходят слухи, что Верхового коммунары попросту сожрали. Убили и сожрали. А потомки это до сих пор скрывают — жалеют тех стариков, которые участвовали в убийстве.

— Да не было никакого убийства, ты чего — охренел?!

— А как было?

— Никак. Верховой тут, никуда не уходил. В каждом из нас проснуться может, а в первую очередь — в кровниках.

— Да почему они — кровники, если не он их зачал?

— Потому из его крови вышли.

Сказка про белого бычка…

Через день хоронили одну из старейшин. Дичайшая эклектика, как все местное.