Мария Фомальгаут - Вечномечтовые

– Раз-два, взя-а-али…

Подхватывают системник. Выносят. Куда-то в никуда. Еще хочу заорать в динамики, что вы делаете, динамиков нет, орать не во что.

– Куды его…

– Куды, сюды, ишшо-то кудыть… эт самое…

– Ой, млять…

Земля грохает о мой корпус. Оглядываюсь, вижу, как они удаляются, две массивные фигуры, перекрикиваются, переговариваются о чем-то, ну эт самое, тудыть, значит, так-то оно тудыть…

ОСТАЛОСЬ 80% ЗАРЯДКИ

Тишина. Не полная, какая-то прерывистая, скрежетание, стрекотание, шебуршание. Меня окружают обломки чего-то, что было машинами, детали, обрывки, куски…

56%

Меркнет свет. Не сразу понимаю, что свет меркнет не внутри меня, а снаружи. И меркнет непривычно, – медленно, постепенно. Начинаю вспоминать, тогда-то оно так все и было…

Когда тогда…

– Ма, а эти придут?

– Не придут… я их не пущу…

Кто на улицу попал, заблудился и пропал…

40%

Ночь.

Время этих.

И вроде понимаю, что никаких этих не было и нет, а чувствую – придут.

Эти…

Шорохи. Вздохи. Стук шагов. Голоса.

Ненавижу…

36%

Это вон…

– Куд-да ты ее тащишь, не вишь, что ли, пополам переломатая?

– Точно, черт…

– Эта вон ничего…

– Бли-ин, кабель новехонький…

– Так бери, чего встал-то?

– А чего прикажешь, сесть?

Смех.

Ненавижу.

Приближаются. Они. Эти.

Слышно, как дышит ночь. Топорщит свою вострую мордочку.

29%

– Гляди, вон еще… целехонький…

– Раз сюда снесли, значит, не целехонький. Точно, его еще при Пушкине делали…

– Это кто такой будет?

– Президент такой был… в каких-то там годах…

– Тьфу на тебя, он стихи писал… эти…

– А кто ж ему запретит…

Вижу лицо сорок седьмого. Совсем рядом.

– М-мать моя женщина…

– Чего там, Дюш?

– Охренели совсем… сдурели, с-суки, человека живого вот так… на свалку…

– Отработал свое, что ж хочешь… Аминь…

– Робя, давайте его в металлолом?

Подхватывают. Несут. Вспоминаю, где у меня оружие. Нигде. Сколько раз хотел поставить, столько раз отмахивался, на хрена…

Вот и на хрена.

19%

– Сорок седьмой, вы…

– Андрей.

– Что?

– Еще раз меня сорок седьмым назовешь, в харю получишь…

Еще думаю, чем отбиваться. В таких случаях полагается дорого продать свою жизнь. Знать бы еще, как это – дорого продать свою жизнь…

– Куда ты его, Дюш, к себе?

– Ну…

Распахивается дверь, обыкновенная, не электронная, вижу Ирму, теперь знаю, эта постаревшая – Ирма, выбегают ребятишки, смотрят на меня, па-а, а эт, чего-о-о-о…

– Кто этого тронет, вчера умрет. Ну что, Ирмуль, курчонком пахнет… Кормилица ты наша…

7%

Думаю, что он со мной сделает. Думать не хочется, ничего не хочется, сейчас бы убежать отсюда…

…на чем?

– …да старенький он уже, винчестер только крутой… ну и блок этот, который я ему ставил…

Оружие.

Будь я проклят, что не взял оружие…

3%

Датчики предупреждающе мигают, система требует немедленной подзарядки, интересно, от кого…

Сорок се… Андрей пробует ткнуть мой зарядник в розетку, смачно ругается, перебирает переходники, наконец, цепляет напрямую, проводок к проводку.

Это всегда жжет, когда напрямую.

Впрочем, это неважно.

– Вот так… заряжайся… ты на ночь отключаешься, или как?

– Отключаюсь.

– Тоже правильно… Ирмуль, ты ему там на столе место устрой… чш, куд-да ты возле окна, ему тепло нужно…

– Так это ведро тепла принести надо! – Ирма смеется, звонко, заливисто, ах-ха-ха…

– Что уж там, сразу ведро давления…

Смеемся. Все. Вместе.

– Как это… по молодости… искра в землю ушла… молодых гоняли искру выкапывать…

Смеемся. Дети спрашивают, где копается искра. Чувствую, как ненависть уходит из того, что было у меня сердцем, оказывается, за годы там осталось еще что-то кроме ненависти, еще толком не разбираю, что, еще разберусь…

– День добрый.

– А?

– День добрый.

– Чего?

– День добрый, говорю.

С ума я сошел, что ли… очень похоже. Да не похоже, так оно и есть. Продираю глаза, голова раскалывается, осколки головы падают на пол. Как во сне смотрю на иссиня-лиловое нечто, как оно возвышается надо мной, хлюпает, фыркает, сморкается, выговаривает – день добрый.

А говорили люди добрые, полбутылки достаточно будет. Не-ет, мы же умные самые, мы же, как в сказке, где богатыри зараз три бочонка вина выпивают…

Ну-ну.

– А… чего?

– Ду юс пик рашн? – клокочет месиво.

– А-а… спик. Рашн…

– Так день добрый. А-а-а… – месиво колышется, вздрагивает, – утро доброе.

Жуткий голос, человеческий и в то же время не человеческий.

– Утро добрым не бывает.

– Но… мне велели… сказать… утро доброе.

– Кто велел?

– Хозяин велел… заругает хозяин… не понравилось вам… заругает теперь…

Спохватываюсь.

– А, не, не, понравилось. Доброе утро. Вы хозяину скажите, что мне все понравилось, чтобы он вас не ругал.

Месиво оживляется, кажется, радуется.

– Спасибо… большое… спасибо.

Пауза.

Пытаюсь встать, голова тяжелая, голова тянет назад. Осторожно откашливаюсь.

– Так… чему обязан?

– Меня просили вернуть вам то… что мы брали.

Пытаюсь вспомнить, что брало у нас вот это вот нечто. Хоть убей, ничего не вспоминается. Вчера вроде не до такой степени наклюкался, чтобы вот так… так…

– Вот, – нечто вываливает на стол пустоту. Осторожно пробую пальцем стол, нет ли чего-то невидимого. Нет. Ничего. Совсем.

– Э-э-э… а это что?

– Вам виднее… Это же ваше.

Снова откашливаюсь, чуть не давлюсь слюной.

– То есть вы сами не знаете, что принесли?

– Не знаю. Не знаю… я же только передать должен. Только передать.

– Вы меня с кем-то путаете.

– Путаю?

Жуткий голос. Без эмоций. Голос, от которого хочется бежать.

– Ну да. Мы… я… ничего у вас не брал.

– Не брали? Вы что, разве не заметили, что брали у вас… – месиво клокочет, фыркает, пузырится, – там не заметить нельзя, там такой зазор, такой зазор огромный, там столько не хватает…

Не понимаю, на всякий случай говорю:

– Нет там зазора никакого, все там хватает.

Существо клокочет.

– Так значит…

– …значит, это ошибка. О-шиб-ка. Вы перепутали.

Месиво вздрагивает, колышется.

– Ошибка… простите…

Кое-как поднимаюсь с кровати.

– Ничего страшного.

– Меня будут ругать…

– Нет, нет… вы им скажите там, я просил, чтобы вас не ругали.

Лиловое нечто подхватывает со стола что-то невидимое. Отхлынывает в сторону, смотрит на линолеум, заляпанный не пойми чем.

– Простите. Я здесь…

– Ничего, ничего страшного. Я уберу.

– Уберете?

– Ничего, ничего. Я тут еще раз в десять больше напоросятничаю, мне только волю дай…

Он уходит. Как-то странно уходит, вот только что был – и уже нет. Кажется, если бы он еще раз так ушел, я бы понял, как именно он это делает.