Андрей Марковский - Принцип неопределённости. роман

Кира со своим провинциальным полу-деревенским воспитанием не мог оставаться безучастным, если видел, что кому-то нужна помощь. Не обязательно спасти жизнь – в экстренных ситуациях героев хватает, в нашей стране они не редкость, героизм у наших людей в генах. Но вот помочь справиться с неожиданными внезапными обстоятельствами или, например, просто сдать свою кровь – с этим дела обстоят намного хуже. Все хотят спасти жизнь, а не предотвратить смерть. До переезда в Ленинград Кира часто слышал мифы о якобы каких-то особенных, очень воспитанных и отзывчивых его жителях, однако, живя здесь почти тридцать лет, не замечал в петербуржцах какого-то активного стремления предложить помощь.

Что говорить: он особой воспитанности и вежливости в последние годы не замечал, не считая совсем небольшого количества людей старше шестидесяти. Быдловатая советская власть легко перемолола весь двухсотлетний запас традиций, последующие двадцать лет усиленной миграции довершили дело. Много, очень много разных людей собралось в Питере; жители старой волны, возможно, были когда-то давным-давно такими, малую часть приезжих перевоспитала окружающая красота, но абсолютное большинство ничем не интересовалось, не хотели обращать внимание ни на что, кроме самих себя. То, что эта часть – малая, Кириллу стало понятно ещё в студенчестве, когда на внезапно упавшую, споткнувшуюся о поребрик старушку, разбившую в кровь пол-лица, абсолютное большинство не обратило ни малейшего внимания, остановился лишь он сам и две сердобольные женщины, да ещё мужик на «Волге», что вызвался отвезти старушку в травмпункт. Остальные шли мимо, большинство не повернуло головы даже из простого любопытства.

Вот и сейчас Кирилл притормозил: вид женщины, готовой превратиться в камень, внушал опасения, и он на всякий случай решил узнать, не нужно ли ей содействие. По своему опыту он помнил, что свежие сердечные раны заживают долго и очень болезненно.

– Сударыня, вам нехорошо? – воспользовался он старорежимной формой обращения к дамам, редко где сохранившимся. – Я могу вам помочь?

– Ужасно, когда совсем не с кем поговорить, – с трудом оторвав взгляд от памятника, ответила женщина. Она повернула к нему лицо, Кира увидел бледное, но вполне миловидное лицо женщины средних лет, причём весьма затруднительно точно определить – каких именно. На лице нет косметики, выпуклый лоб, щёки слегка впалые, тёмные глаза в кружеве морщинок, но слёз не видно, она не плакала. На ней однотонное глухое закрытое платье какого-то немного солдатского покроя, волосы убраны в платок не по погоде, хотя сегодня в северной столице довольно тепло. Когда Кира увидел на шее цепочку, он догадался, что это не золотое украшение, а крестик; женщина верующая, так объяснилось и одеяние.

– Но вы разговариваете, – не согласился Кирилл. Он понял: физически женщина в порядке, у неё тяжёлые нравственные страдания, однако он не психолог и вряд ли чем сможет помочь. – Я тоже прихожу, говорю, советуюсь. Поговорить с близкими можно, даже если их нет рядом. Они сказать не могут, зато понять – всегда поймут.

– Если сам знаешь, тогда поймут. Но в том всё дело – я не знаю. Я совсем не знаю, как правильно, и что делать. Я не знаю, что говорить детям, – женщина отвечала вполне адекватно, она «была в себе», то есть помощь ей действительно не требовалась.

– Я говорю, как есть. Сын меня понимает, кажется, – сказал Кира.

– Со своими можно договориться. Но у меня их почти сто пятьдесят, все разные. Им всем дома что-то говорят, обычно то же самое, что в телевизоре. Но у них свои глаза есть, свои уши, они сами видят и слышат. Я говорю – не укради, не убий, а они видят и слышат другое. Они уже знают: можно делать так, как тебе выгодно, а не так, как говорится в святом писании.

– Учить – трудная работа в наше время. Но не расстраивайтесь. Всё это временно. Мы все тут временно. Включая тех, кто сами себе кажутся царями. Опомниться не успеют, как их в ящик заколотят. Время безжалостно, но оно же и милостиво. Не сейчас, так через сто лет обязательно станет лучше, просто мы этого не увидим. А если даже не лучше – тогда просто какое-то другое, тоже неплохо для разнообразия. Жаль, если не увидим, так что ж…, – утешил её Кира и грустно добавил. – Зато у нас всегда найдётся о чём-то более важном пожалеть.

– Вы надеетесь, что всё к лучшему. Вы говорите: сто лет. Но многие из здесь лежащих тоже мечтали о будущем. Они тоже думали, через сто лет станет лучше. Время прошло, и вот мы здесь, в их мечте. Они хотели этого ? Время играет с людьми, как хочет. … И смеётся над нами.

– Да, но не над всеми. Некоторые, вероятно, не подозревали, как им сказочно повезло остаться в том времени. Нам с вами кажется, что этих людей нет очень давно, собственно, так и есть по человеческим меркам. – Он повёл рукой вокруг, как будто призывая их в свидетели. – Но вы посмотрите вот на этот памятник, тут выбит год смерти – 1912-й. Этот человек наверняка мечтал увидеть светлое будущее, а в результате что? Ему ужасно повезло! Он не увидел германской войны, его не убили большевики в семнадцатом, не расстреляли за что-нибудь белые или бандиты в восемнадцатом, он не голодал в двадцатых, не кричал на партсобраниях тридцатых: «Убить, как бешеных собак!», его ночью не арестовывало НКВД, он не попал в оккупацию, его не повесили немцы в сорок первом, он не попал в советский лагерь как проживавший на оккупированной врагом территории. Это везучий человек! Он родился в 1874-м и прожил недолгую, но по-своему счастливую жизнь, ему не досталось почти никаких пертурбаций, – он сказал любимое Витькино слово «пертурбация» и сам вздрогнул от неожиданности, он никогда не говорил его и почти не слышал в публичном пространстве. – Больше досталось гранитному памятнику, старому, облупленному, он весь в следах прошедшего времени, в сколах от попавших в него пуль. Удивительно, как его не утащили какие-нибудь местные на фундамент. Этому человеку, так же как этому граниту, нет никакого дела до наших переживаний, мечтаний и страданий. Ему нет дела, что существуют люди, которым хочется повторить почти весь тот ужас, что за прошедший век не один раз случался. С другой стороны, кому-то в будущем наше время может показаться золотым веком. Смотря что будет.

– Должно стать лучше, иначе не знаю, во что мы превратимся. А для моего мужа время теперь не играет никакой роли. Это мы, живые, всё время оглядываемся на часы.

– Вот видите! Вы сами всё прекрасно поняли. Времени безразлично. Это наши условности. Поэтому нельзя бояться того, что происходит. Сейчас нужно просто делать то, что вы можете делать. Нам не дано исправить мир, но сделать его понятнее для самого себя вполне возможно. Вы говорите, у вас сто пятьдесят учеников. Вам повезло, у вас есть хотя бы один из ста пятидесяти шансов. Многим и такого не достаётся. Так что не переживайте, вы счастливей других.