Андрей Марковский - Принцип неопределённости. роман

– И что?

– Психанул я. Сначала послал по-матерному, а Витька будто не слышит, стоит, грустно смотрит на меня и молчит. Толкнул я его, пьяный дурак. На кой-то хер напились, вот меня и заклинило.

– Так ты его сильно…? – ужаснулся Шурка, выпучив глаза.

– Да нет, конечно. Ну, то есть толкнул-то сильно. Он упал, головой о корень ударился, но нестрашно, простая шишка. Крови было – чуть. Пьяные не бьются, ты ведь знаешь. Я ему компресс сделал, носовой платок намочил в речке. Мы с ним надолго не могли поссориться, мы ж были как братья. Он сказал – нормально всё, не беспокойся, типа эта мелочь ни на что не повлияет. Точно помню: крови почти не было, платок едва замарался.

– На что не повлияет?

– Не знаю, не понял я. Не догадался тогда переспросить.

– И что дальше?

– Посидели на берегу, договорили. Он сказал – как хочешь, а всё сбудется. Завёл мудрёное своё: хочешь, говорит, вместе с тобой выйдем на верхний уровень сознания, типа добьёмся просветления, сам всё увидишь. … О-о-ох! Ещё какую-то похожую бодягу нёс, я точно не запомнил, и ментам ничего этого не рассказывал, чтобы не решили, будто у нас с перепою крыша поехала. Так мы с Витькой и договорили, уже тихо, по-дружески, как всегда. Он мне несколько раз сказал: ты, говорит, от музыки не отказывайся. Работай, несмотря ни на что, песни пиши, репетируй, оттачивай, пой – у тебя получается. И про девушку не забывай, не пропусти её… На его слова о девушке после нашей стычки я, само собой, тогда внимания не обратил, а про репетиции подумал: чего репетировать – мы только что всё по сто раз сыграли, когда по области катались. Завязать решили только что. Но видишь, как сложилось? Как в воду глядел, чёрт патлатый. Тани уж скоро семь лет как на свете нету.

– Слушай, он босиком тогда был или ещё в ботинках? – вдруг спросил Шура, глядя куда-то в окно.

– Не помню, я не смотрел, не обратил внимание. Сам кое-как был одет. Тогда тепло было плюс водка. Не помню.

– Э-э, как-то плохо он своё будущее увидел, – с жалостью в голосе сказал Шурка. – Не верю, что он сам себя хотел. … Всё-таки сделали с ним что-то, не знаю только – кто, для чего и куда тело дели. Ладно, это дело тёмное, как было тёмное, так и осталось. Предположим, с Танькой он угадал, прости-прости. А красотка эта черноглазая где? Черногорская или как там её назвать, девушка балканская? Без которой тебе не жить? Сколько уж лет прошло!

– Да, давно. Девятнадцать лет и один месяц. Только какая может быть девушка-красавица, Шура! У меня просто женщины уже поди целый год не было.

– Иди ты!

– Честно. Неинтересно стало с ними. Разрядку даёт, физиология, то-сё, но скучно без чувства. Это в молодости лёгкого увлечения и симпатии хватало, а с Таней я к другому привык. Не привлекала меня ни одна другая девушка по-настоящему, потому возня какая-то получалась смешная, а не секс. Не знаю, как им, а мне без любви противно. К тому же дела, постоянно некогда, «не до сук», как Витёк говаривал, – а вот теперь ещё и здоровье отчего-то заканчивается, ослабел я. Вряд ли это какой женщине понравится. Глядишь, возьму и сдохну прямо рядом с ней. Вот будет прикол! Напишут потом в криминальной хронике: «мелкий предприниматель умер после непродолжительной и несерьёзной болезни в объятиях неизвестной любовницы». Поэтому другие у меня сейчас цели – стараюсь крутиться, чтобы детям хоть маленький запас оставить на будущее.

– Ладно тебе, ты чего? – возмутился Шура. – Приболел – полечись, чего впустую стонать. Сдай ларьки свои в аренду и отдохни, сразу полегчает. Ещё лучше – продай, раз надоело. А сам музыкой займись.

– С полгода уже думаю о продаже, тяжело стало работать. Это можно решить, оно и решится когда-нибудь… Но чего не изменить и чего по-настоящему жаль: того что было не вернуть, ничего не вернуть. Вспомню – так всё нелепо получилось! Вышло, будто Витя во всём виноват, сам пропал – и я без него потерялся. А ведь это я его последним видел, мог от берега увести, одного не оставлять, или просто вместе с ним там остаться медитировать. Можно было на базу возвращаться, чего ради торчать вечером у воды, хотя светло, конечно, июнь – белые ночи. Короче, множество вариантов. А так. … После, как закончили менты нас таскать, у меня и в мыслях не было попробовать продолжать петь, вообще музыкой заниматься. Опустошение какое-то накатило. Тем более, морально был готов закончить, не нравилось мне то, что мы делали. Показалось, будто не хватает нам намного больше, чем этим, кого мы с тобой только что критиковали. К тому же без Витьки! Чем-то ситуация оказалась похожа на школьный ансамбль: тогда я услышал, как профессионалы играют и показалось мне, что сам никогда так не сумею, вот и бросил. Самому нравилось, но ведь бросил. Дурацкая натура!

– Чего ты? В школе не знаю как, а в институте вы классно играли, здорово у вас получалось! И с каждым годом всё лучше. Потом – не все же могут быть первыми, первое место – оно одно, а за первым куча пространства, тысячи вторых мест.

– Это логично, наверное. Но логика – не то, что мне могло в то время помочь. Скорее наоборот.

Кира замолк и призадумался. Себя он считал человеком довольно смелым, но где-то глубоко внутри было зарыто что-то, заложенное в него вечно неуверенной в себе матерью, нечто мешающее, заставляющее сомневаться и перестраховываться от возможных трудностей. Возможно именно это воспитанное в семье качество в конечном итоге не позволяло ему двигаться дальше, наплевав на обстоятельства. Наверное, это не боязнь, и это не назовёшь робостью. Но что это? Вслух он сказал Шурке немного другое:

– Я ведь с детства такой дурной, мне обязательно требовалось какое-то совершенство, причём я сам обычно не до конца понимал, каким оно должно быть, это совершенство. Поэтому в детстве от расстройства ревел, когда что-то не получалось, а как повзрослел – стал бросать начатое из какого-то дурацкого принципа. Типа если не выходит, как хочу – тогда вообще никак не надо.

– Какое, блин, совершенство, Кира! В мире вообще нет совершенства. Пел ты очень неплохо, у тебя голос красивый. До сих пор записи слушаю с удовольствием.

– Спасибо, Шура, но всё равно. … Ещё я придумал себе отмазку, что без Витьки, без его текстов непонятно что петь, какие песни? Ты ведь знаешь, наши лучшие – все на его слова. Каждый пробовал писать, но одна ерунда выходила. Наверное потому поначалу, в институтском ещё ансамбле, я считался главным песенником. Помнишь «Практикантку»? Это моё сочинение.

– «Практика-а-антка, девочка-соседка. Не пытайся ты нас физике на-аучить», – фальшиво попытался пропеть мотив Шура. – Конечно помню. Весёлая песня, ваш ранний хит, из самых первых. Хорошей записи только не осталось, жаль. Аппаратура была совсем дерьмовецкая.