Нил Стивенсон - Интерфейс

– Хореография просто сумасшедшая, – сказал Огл.

– Я обожаю ее, – сказала Триша Гордон. – И освещается она прекрасно.

– Она говорит правду, – сказал Шрам. – Что бы там она не говорила. Я верю ей.

– Нереально прекрасная драматургия, – сказал Мирон Моррис. – Одинокая женщина стоит, как скала, а все эти нацики из трейлер-парков разбегаются от нее, как крысы.

Снова Эрл Стронг крупным планом, теперь смотрит прямо вниз, на женщину, его лицо полностью скрыто в тени.

Мирон Моррис внезапно обезумел. Он выпал из кресла, рухнул на колени перед телевизором и свел руки, как будто в молитве.

– Зум! Зум! Зум и с его карьерой покончено! – завопил он.

Изображение начало увеличиваться. Лицо Эрла Стронга росло, пока не заполнило весь экран убийственно крупным планом.

– Да! Да! Дааааа! – орал Моррис. – Перережь ублюдку глотку!

Как только фоновый свет остался за кадром, электроника камеры смогла адаптироваться и передать нюансы лица Стронга с медицинской дотошностью. Штормовой фронт пота пробивался сквозь пудру и грим у него на лбу; пот собирался в крупные капли, которые медленно ползли вниз. Одна из капель скользнула в уголкок глаза и тот начал спазматически моргать. Рот Стронга был полуоткрыт, язык высунулся, а само он явно не знал, что делать. Что-то светлое и смазанное проползло через кадр – его рука, смахнув пот с века, притормозила на пути вниз в районе носа и большой палец залец в ноздрю и подцепил что-то, раздражавшее его хозяина.

Моррис вдруг вскочил на ноги и ткнул обвиняющим перстом прямо в лицо Стронга.

– Да! Ты труп! Ты труп! Ты труп! Тебя убили и закопали, ты, плод инцеста, ловец козявок, мелкое дерьмо! Мы должны найти этого оператора и дать ему медаль.

– И достойную работу, – сказал Огл.

Снова черная женщина, по-прежнему стоящая на своем месте. Лицо напряжено, челюсти сжаты, глаза горят, но сама она неподвижна и тверда – прекрасный объект для камеры. Камера чуть приблизилась, но не обнаружила никаких изъянов. В уголках глаз у нее были мелкие морщинки, которые только делали ее мудрее, особенно на фоне Эрла Стронга.

– Рональд Рейган сожрет твое долбаное сердце, – сказал Шейн Шрам.

– Есть что-то такое в ее лице, – сказал Огл.

– Сразу видно, что ей выпала непростая жизнь. – Американская Пьета {28} 28 Обобщенное наименование иконографических сюжетов с девой Марией, оплакивающей Христа. , – сказала Триша Гордон.

– Едем туда и нанимаемся ее представлять, – сказал Шейн Шрам.

– Куда она баллотируется? – спросил Моррис.

– Никуда. Она бомжиха, – сказал Огл.

Выражение экстатического восторга появилось на лице Морриса.

– Нет! – сказал он.

– Да, – сказал Огл.

– Не может быть. Это слишком совершенно, – сказал Моррис. – Это просто долбаный идеал.

– Она бомжиха, и согласно нашим поллам, она сшибла двадцать пять процентов с рейтинга Эрла Стронга.

Моррис вскинул руки вверх.

– Я увольняюсь, – сказал он. – Я больше не нужен. Реальная жизнь слишком хороша.

– Мы должны выдвинуть ее, все равно куда, – сказала Триша Гордон, не отрывая взгляда от экрана.

– Прошу прощения, – сказал Аарон, – но вы точно ничего не забыли?

– Что такое? – спросил Огл.

Все повернулись к Аарону и уставились на него, внезапно замолчав.

– Мы же не слышали ни слова из того, что сказала эта женщина, – объяснил Аарон. – Я хочу сказать, что она вполне может оказаться бредящей сумасшедшей.

Остальные разразились пренебрежительным фырканьем.

– Ни хера, – сказал Шейн Шрам. – Посмотрите на ее лицо. Она совершенно нормальна.

– В жопу слова, – сказал Моррис. – Для этого есть писатели.

Какая машина должна была ее забрать, Мэри Кэтрин не знала, но на лимузин уж никак не рассчитывала; поэтому ей даже в голову не пришло, что этот сверкающий черный бегемот явился по ее душу, пока водитель на выбрался наружу, обошел его кругом и открыл перед ней дверь. К этому моменту вокруг уже началась собираться толпа зевак – в этом конкретном районе Чикаго не так уж часто можно было увидеть лимузин.

Ей сообщили, что к больнице за ней приедет машина, а прислали лимузин. Для Мэри Кэтрин между этими двумя сущностями не было особой разницы. В средстве передвижения главным было передвижение, а не средство. Она повидала достаточно, чтобы ее можно было сразить одним широким жестом. Просто еще одно упражнение в искусстве быть дочерью Уильяма Коззано, сохраняя здравый взгляд на реальность.

В лимузине был телевизор и маленький бар. Водитель предложил помочь ей смешать коктейль. Она рассмеялась и отрицательно покачала головой. После обеда она собиралась еще поработать.

Она знала, что существует определенный тип людей – если точнее, определенный тип мужчин – для которых заднее сидение лимузина являлось естественной средой обитания и которые, рассевшись на блестящей коже со стаканом «Чивас» в руке, чувствовали себя так же уютно, как сама Мэри Кэтрин за рулем своей старой побитой машины. За время отцовского губернаторства она навидалась таких людей с их странным ритмом жизни и взглядами на нее. Они казались такими же чужаками, как космонавты или эскимосы.

И вот папа объявил ее своим полузащитником – как будто мало ей было собственной работы. Теперь ей приходилось то и дело выскакивать из неврологического отделения, наполненного парализованными жертвами перестрелок и полусумасшедшими жертвами СПИДа, чтобы запрыгнуть на заднее сидение лимузина, где перед ней вставала необходимость принимать решения совсем другого уровня: какой коктейль смешать и на какой телеканал переключиться.

Она налила себе содовой и включила CNN, на который и был настроен телевизор, когда она забралась внутрь. Со временем ей повезло – полдень, начало новостного выпуска. Праймериз в Иллинойсе пройдут завтра. В мире ничего особенного не происходило, выборы интересовали всех, и поэтому ход кампании освещался очень подробно.

У партии, лишенной на данный момент власти, имелся ведущий претендент (Норман Фаулер-младший), игрок второго плана (Нимрод Т. (Тип) Маклейн) и несгибаемый аутсайдер (преподобный доктор Билли Джо Швейгель). И просто чтобы никто не заскучал она обзавелась еще и народным фаворитом: губернатором Уильямом Э. Коззано, который даже не потрудился выдвинуть свою кандидатуру. Однако стихийный сбор подписей за Коззано набирал обороты, и поэтому пресса вынуждена была рассматривать его как самого настоящего кандидата.

Трое действительных кандидатов получали приблизительно равную долю в эфире: сюжеты о великих людях, прилетающих или приезжающих на встречи с избирателями и все в таком роде. Они жали руки, они улыбались – все это слегка через край, как будто надеясь, что надрыв поможет привлечь к ним внимание телезрителей.