Виктор Антоненко - Охота на бога

— Какой-то у тебя в последнее время настрой нездоровый, — легкомысленно прервал бичующий монолог Семён.

— Душа болит, Сеня, — Антоний продолжал рыться в вещах. — Так-то, когда в своё уткнёшься, вроде жизнь как жизнь, ни плохая, ни хорошая, а присмотришься — сразу видишь, всё дерьмо всплыло наверх и слиплось там… Бултыхается у тебя над головой, и ни одного лучика сквозь это говённое месиво. Даже проблеска малого. Такая тоска берёт. Застрелиться…

— Чего ты делаешь? — не выдержал Семён, глядя на то, как Антоний вытряхивает содержимое вещмешка.

— Да гранаты куда-то…

— Ну вот же они, кулёма слепая, — Семён взял упаковку кураги, лежавшую поверх боеприпасов, и закинул в рюкзак.

— Как же я их не углядел-то?

— Да потому что о деле надо думать, а не о фигне всякой.

— Это фигня?! — горячо заспорил Антоний, показывая на разрушенный город.

— Не ори, — Семён понизил голос. — Рыбу распугаешь. У тебя чего, осеннее обострение злосчастной любви к Отечеству? То начхать на всё, то вперёд, за Родину, за Сталина. Каждый выживает, как может, и всегда за счёт кого-то.

— Всё, всё, — примирительно зашептал Антоний, — не ворчи. Подыщи чего-нибудь, вещички прикрыть.

Через пять минут, закидав снаряжение кусками трухлявого рубероида, охотники за млешниками спустились вниз и вышли на улицу.

Подобравшись к зданию, со второго этажа которого поднимался сизый дымок, они вошли в подъезд и обнаружили, что лестничные пролёты внутри дома обрушены: на уровне второго этажа зиял дверной проём; порог и стена под ним были густо обляпаны человеческими испражнениями.

— Может, сверху попробуем, — Семён брезгливо поморщился. — Снаружи пожарная лестница есть.

— Давай, — Антоний, осторожно ступая по бетонным обломкам лестницы, направился к выходу. — Я здесь покараулю.

Через пару минут в окне второго этажа показался Семён:

— Пусто.

Поднявшись наверх, Антоний прошёл в грязную комнатёнку, в центре которой нежарко топилась скособоченная буржуйка: рыжие язычки дрожащего пламени мелко метались в её утлом чреве, доедая обуглившиеся остатки берёзовых дровишек. От неказистой печурки к окну тянулась хлипкая конструкция из закопчённых водосточных труб: кое-где на стыках колен просачивались тонкие струйки едкого чада.

— Подождём, — Семён плюхнулся в изодранное кресло напротив печки. — Ноги уже не держат. Гудят…

— Ты бы не рассиживался где ни попадя, — дал ценный совет Антоний. — В этих бомжатниках любую заразу можно подхватить.

Наваленная в углу куча хлама задвигалась: из-под перевёрнутого ножками вверх разломанного дивана вылезло маленькое косматое существо, заходящееся в надсадном туберкулезном кашле. От тряпья, в которое было обряжено нелепое создание, исходило убийственное зловоние давно немытого человеческого тела.

Мощная ударная волна нестерпимого смрада на некоторое время оглушила незваных гостей, перебив собой даже тяжелый дух угарного газа.

— Ты-кх… хы!.. хэ… — Антоний натужно закашлялся: здоровое чувство омерзения тошнотой подкатило к самому горлу, — хык-кхэ— кхэ…

Семён, как ошпаренный, вскочил с кресла и отбежал к окну.

Отвратный хлюпик в пахучих обносках, непонятного пола и возраста, беспрерывно кашляя и не обращая ни малейшего внимания на присутствующих, вышел в коридор: кашель прекратился; послышалось характерное журчание, перемежающееся серией непристойных звуков, обычно сопровождающих действия человека при оправлении естественных нужд.

Через пару минут расхристанный оборвыш вернулся, отвязано развалился в кресле, приспустил штаны и, сладко зажмурившись, без зазрения совести начал себя ублажать.

— Вот падаль шальная! — сорвался Семён: нервы были уже на пределе.

Раскосые глаза нахалёнка широко открылись, но лицо, почти чёрное от копоти и грязи, осталось неизменно спокойным и даже приобрело немного надменный вид:

— Хайло закрой, чмарина позорный. Потрох дёрганный…

От этих гнусных слов палец Семёна, до этого мирно покоившийся на курке автомата, машинально дёрнулся, и над головой неприветливого хозяина комнатушки просвистело несколько пуль.

— Ты чего, пёс дранный, совсем припух?.. — ещё не расправившимся после сна голоском просипело развязное дитя природы, нехотя подтягивая запашистые складки замурзанных одеяний.

Антоний мягко положил на плечо Семёна руку и увещевательным тоном, насколько дозволяли экстраординарные обстоятельства, обратился к негостеприимному обитателю коморки:

— Милорд, не будете ли вы так любезны…

— Закрой пасть, мямля полоротая, — не особо чинясь, изрыгнул оторвыш. — Твой номер шестнадцатый…

— Дай я жахну по этой нечисти, — Семён нацелился в грудь отпетого грубияна.

— Подожди… что-то тут не то… — задержав дыхание, Антоний подошёл к неутомимому сквернослову ближе: несносный охальник, не обращая внимания, продолжал без устали исторгать из себя немыслимые нагромождения самой изощрённой брани.

В этот момент из коридора послышались шаги. В дверях появился низкорослый мужичок в драном бушлате и оторопело уставился на гостей:

— Опять?!

— Что поделаешь, — мгновенно сориентировался Антоний, поняв, что его явно приняли за кого-то другого. — Вот… коротаем время в светской беседе.

— Я сейчас, — мужчина в бушлате схватил бойкого на язык бесстыдника за шиворот и потащил к выходу: — Я тебе сколько раз говорил, михрютка, что б ты дорогу сюда забыл?! В психушку захотел, козявка пакостная?! Иди к Маруське своей…

Неукротимый похабник, до этого с такой дерзостью и нахрапом выводивший умопомрачительные пируэты, искусно сплетённые из самых непотребных образов ненормативной лексики, вдруг обиженно насупился и, сжавшись в крохотный комочек, жалобно захныкал, как напуганное дитя:

— Не хочу в больницу, Артёмушка-а-а-а! Не хочу! К бабе Марусе хочу-у-у! Хы-хы-ы-ы! А-а-а!..

Новоявленный хозяин комнаты выволок хнычущее существо в коридор и вернулся:

— Больше не сунется, побо-о… — мужчина запнулся на полуслове, побледнел и, закусив губу, попятился назад.

— Стоять! — гаркнул Семён. — В кресло! Живо!

Мужчина безропотно выполнил грозный приказ вооруженного гостя и обречённо поник головой.

— Не бойся, — попробовал разрядить обстановку Антоний. — Мы чужих не трогаем. Как тебя… по имени?

— Артём, — назвался мужчина, не решаясь поднять глаза.

— А этот… — Антоний улыбнулся, — юный собиратель фльклора… кто такой?

— Сашка-дурачок, — Артём приподнял голову и сходу расписал целую историю: — В дурдоме родился. Подрос — вытурили. Сейчас бегает по городу, как собачка приблудная, на проезжих лает… А так… мухи не обидит. Матерится, конечно, крепко. Где только выучился, негодник?