Генри Олди - Книга магов (антология)

— Да… — Рианальт был удивлен не меньше, чем если бы на его глазах произошло натуральное чудо.

— Когда-то я был врачом, — с неожиданной уверенностью проговорил Заложник.

Он не мог этого помнить, но не сомневался, что сейчас сказал правду.

Непреодолимые противоречия иногда имеют очень простые решения. А утренняя роса все-таки прекрасна!

Действительно ли бесполезны «ненужные» споры? Линго многому научили в Храме, но знать что-то хорошо — вовсе не значит знать все. Математику и музыку роднит высочайшая степень абстрактности, но из этого вовсе не следует, что любой хороший математик сумеет написать самую примитивную песенку, а каждый талантливый музыкант — не то что вывести новую формулу, а хотя бы решить без ошибок обычное уравнение. Много ли толку в понимании управляющих судьбами людей высших законов, если не получается вложить в чужую голову простенькую мысль?

По мнению Линго, его уже давным-давно должны были услышать, но нет, снова и снова чуть ли не дословно и он, и Норкрион повторяли каждый свое без малейшей подвижки. Мысль гуляла словно по заколдованному кругу: «Неужели смерть одного человека, пусть даже правителя, действительно может что-либо изменить?» — «Мы уже продумали все варианты» — и так далее.

Это утомляло Линго и (как ни странно для Заложника, который был специально обучен безропотно терпеть все, что только можно) раздражало, даже немного злило. Впрочем, злился он больше на себя, хотя и дошел в момент всплеска эмоций до почти кощунственной мысли: как же спорить-то их и не научили? Что толку в высшей цели (пусть и не слишком афишируемой), стремиться к осуществлению которой они были призваны, если у них нет навыков убеждать обычных людей? Мол, умение убеждать не входит в число главных обязанностей адептов Храма и воздействовать надо косвенно и так далее… Слабое оправдание: именно этот случай казался Линго тем самым исключением из правил, когда некоторые постулаты учения стоило попытаться изменить в открытую. Только даже высказанные, они почему-то повисали в воздухе: их упорно не желали воспринимать.

Заложник приносит Дар, но и Дар должен учить. А — как?

— Мы повторяемся, — уныло констатировал Норкрион.

— Согласен. Но подумайте еще раз…

— Нет! — скрипнул зубами старик. — Я очень долго думал… — При этих словах Линго скрипнул зубами от досады: какой цикл замкнутого круга пошел? Десятый? Похоже, повторы надоели старейшине не меньше, чем ему самому. — Да, я думал об этом всю жизнь!…Вот вы, Заложники, творите чудеса. А разве под силу вам сделать подлеца честным, а злого — добрым и справедливым? Ну, попрошу я: «Превратите нашего Правителя в достойного и хорошего человека!» — вы же первые скажете, что это невозможно.

— Невозможно, — подтвердил Линго, переводя дух: неужто круг таки разомкнулся? — Мироздание властно над судьбами и жизнями, но не над душами. Их неотъемлемая воля — выбрать свой путь. Отними ее — и все в мире потеряет смысл.

— Вот видите! Все мы перебрали: и убивать, по-вашему, плохо, и не убивать нельзя, и изменить нельзя…

— Можно, я же говорил: мож-но!

— Не то вы что-то говорите… Для философии ваши слова, может, и годятся, а для нашей жизни простой — тут уж, извините!

— Эти слова — часть того, что позволяет нам руководить равновесием, а по-вашему — «совершать чудеса».

— Для таких, как вы, — быть может. А нам проблемы надо решать. Свои, человечьи.

— Это — тупик. С точки зрения…

— Было!

— Все было. — Линго посмотрел на камень, который уж в чем-чем, а в споре с Норкрионом помочь не мог.

Удивительная вещь — кристаллы. Чем больше граней, тем больше отражений кусочков мира могут они охватить и полней собрать внутри себя его мозаичную картину. Но модель мира помещается на пальце, и, сколько бы смысла ни таилось внутри нее, размер все равно ограничен. А заглянуть можно не только по делу-просьбе. Вдруг хоть в отражении что-то станет видней?

Почему, в самом деле, идеи, живущие под призрачной крышей Храма и предназначенные в конечном счете для всех людей, в большинстве своем там и остаются?

Ждут своего часа?

Не могут быть осознаны теми, кто к этому не готов?

Жертвы заставляют задуматься, но ни одна не в силах разом изменить сознание человечества — этого самого умного и самого глупого существа. Не потому ли, что это уже было бы вторжением на запретную территорию: в сущность человеческой души? Но ведь задуматься — заставляют!

— Вы спрашиваете свой камень, какой Дар должен принести Широкий Круг? Мы все готовы… Да, я ведь уже говорил!

Заставляют… Может, в этом и суть?

Крошечная искра — не отражение какого-то внешнего огонька, а идущая из самой глубины сплетенных проекций — замерцала в камне.

— Это — ответ? Ваш камень дал ответ?! — подпрыгнул на месте Норкрион.

— Не на главный вопрос, — остудил его Линго. — Но это подсказка.

(«Я не совру, если произнесу вслух то, что мне сейчас хочется?» — спросил он у камня. В ответ огонек вспыхнул ярче.)

— Ну?! — старейшина-мятежник сгорал от нетерпения. — Что?

— Это не смерть и не боль, — твердо проговорил Заложник. — И уточнение придется делать вам. Вы, все, кто решился просить у Мироздания исполнения желания, должны принести ему в Дар самое ценное, что у вас есть.

— Самое ценное? — Норкрион слегка опешил.

— Что является для вас самым ценным — знаете только вы.

Перстень светился. Уже не мерцал — горел ровным огоньком, которому позавидовала бы любая свечка.

— Но… я не знаю!

— Подумайте. Хорошо подумайте, а я буду продолжать просить подсказку.

Ненужный разговор?…ну-ну.

Легко сказать: «самое ценное».

Взгляд Линго был прикован к камню дольше, чем это было, когда он только учился читать по нему. В крошечных гранях отражались те, кого сейчас не было рядом, — все люди, с которыми он общался в последние дни. Даже женщина с больным ребенком мелькнула.

…Они не ценят сейчас свою жизнь. У большинства не осталось даже близких, которые значили бы для них больше, чем их цель. Тогда — что?

Любовь? Ее в них нет. Вообще проще определить, чего эти люди не имеют, чем понять, какую общую для них всех ценность могут они принести в Дар. Мало в них общего…

Норкрион — его мозаичное отражение очень колючее и в то же время массивное как глыба, хоть внешне он юрок и сух. Мраморный кактус с живыми глазами. Каменный, твердый, монолитный кактус. Хитер, неглуп, но панцирь мешает ему свободно смотреть по сторонам, закрывает обзор, позволяет видеть маленький кусочек пространства перед собой, пусть хорошо видеть, но уж больно мал этот доступный ему кусок…

Что самое ценное у него?

Тапранон — сгусток энергии, сила, активность, воплощение борьбы. Не было бы Правителя, нашел бы другого врага и мнил бы смыслом своего существования уничтожить, спалить его, пускай вместе с собой. Даже странно — внешне он выглядит куда уравновешенней и сдержанней.