Семен Кирсанов - Т. 2. Фантастические поэмы и сказки

— В антенном
мембранном
перегуде,
гуде,
катодом и анодом
замерцав,
железные
поют
и плачут люди,
хватаясь за сердца…

Электроды
в лад
поют о чудах
Робота,
свет наплечных
лат,
иголка,
пой:
«Блеск
магнитных рук,
игра
вольфрама с ко́бальтом,
фотофоно [4] Фотофон — это прибор для передачи на расстояние звуков с помощью света. ,
друг,
о Робот
мой!»

И дочки пасторов
за рукодельем,
когда в деревне
гасятся огни,
мечтать о женихах
не захотели —
загадывают Робота
они:

рукою
ждущей
на блюдце
тронуты
в кофейной
гуще
стальные
контуры…

Все журналы рисуют
углы и воронки
золотым меццо-тинто
в большой разворот:
эбонитный трохей
и стеклянные бронхи,
апланаты-глаза
и желающий рот.

Шум растет
топотом,
слышен плач
в ропоте
(пропади
пропадом!).

Все идут
к Роботу,
клином мир
в Роботе,
все живут
Роботом!

Весь в лучах,
игрой изломанных,
озаренный ясно —
тянет Робот
из соломинки
смазочное масло.

Отвалился, маслом сытенький,
каракатицей,
в пальцах
шарики в подшипниках
перекатываются.

И окно
в лицо спокойное
от рождения —
бросило
тысячеоконное
отражение.

И светит медный мир в мозгу
катодно-ламповый,
стук-стук-тире
стекает с губ,
с холодных клапанов.

Берет газету Робот
с неслышным треском искр,
и буква
входит в хобот,
оттуда в фотодиск,
на пленку,
в хобот снова,
и узкий свет горит,
свет
переходит
в слово,
и Робот говорит:

Лон —
дон.
Лорд
Гор —
дон
Овз —
билль
внес
билль
о уууу…
о утверждении бюджета…

Гремит железная манжета,
и Робот
в алых «ауу!..» стихий,
скрипя, садится за стихи.

По типу счетной машины
в Роботе скрепками тихими
всажены
в зажимы
комплексные рифмы.

Элемент
коснется слова
«день» —
и выскакивает
«тень»,
электроды
тронут слово
«плит» —
и выскакивает рифма
«спит».

А слова остальные
проходят
сквозь нитки стальные,
и на бумаге
строчек ли́нийка —
автоматическая
лирика:

«Сегодня дурной
день,
кузнечиков хор
спит,
и сумрачных скал
сень
мрачней гробовых
плит».

И вдруг
ему взбредет уснуть —
в приемник
наплывает муть,
и ток
высокой частоты,
и сон
высокой чистоты.
И в ухо
чернотелефонное
и в телевидящий
зрачок
всплывает
небо Калифорнии,
снег,
Чарли Чаплин
и еще —
киножурнал,
петух Патэ
и пенье флейты
в слепоте.
Дождем
частя,
эфиром
пронесен
в шести
частях
полнометражный
сон.

И во сне
смеется Робот
механический,
грудь вздымая,
как кузнечный мех (анический)
с сонных губ
слетает в хобот
смех (анический).
Робот спит,
забыв стихи и книги,
Робот спит
бездумным сном щенка.
Только окна
отражает
нике —
лированная щека.

Приборы теплятся едва,
свет погасить в мозгу забыли…
И ноги
задраны,
как два
грузоавтомобиля.

Стальной паутинкой —
радиомачта.
Граммофоны.
Пластинки.
Трансляция начата.

Роботу шлет
приказания все
в синем шевьотовом
умный monsieur.

Коробка
лак-мороз,
где луч
и звук
синхронны,
нить
фосфористой бронзы
в четырнадцать
микронов.

И в аппаратную плывет,
то грянув,
то стихая,
продроглый гул
норвежских вод,
стеклянный шум
Сахары.

То провод
искоркой кольнув,
то темнотой
чернея —
любую
примет он
волну,
и Гамбург,
и Борнео,
и SOS
мертвящих глыб морских…
Планетным гулом
о́бнят,
одной волны —
волны Москвы
принять
не смеет Робот.

Струится пленка
в аппарат —
читает Робот
реферат:

«Болезни металлов,
распад молекул,
идет эпидемия
внутренних раковин,
в больницах
лежат машины-калеки,
опухшие части торчат
раскоряками,
машин не щадит
металлический сифилис
на Ниагаре
турбины рассыпались…»

Кончилась
лекция.
Monsieur
включает —
с трещинкой —
жанром полегче,
программу
в духе Лещенко.

И Робот идет,
напевая,
пальцы
как связка ключей:

«По улице,
пыль подыма-ая,
прохо-дил
полк гусар-усачей.
Марш вперед,
труба зовет,
чер-ные гу…»

Оборвут на полслове
песенки тон,
и губами резиновыми
не шевелит он,
пораженный
чудовищным энцефалитом,
Робот ждет приказаний
с открытым ртом.

Ровно в 7
пунктуально
по Гринвичу,
руки сложной системы
от себя
потяготою
ринувши,
когда стены коробок
полосой озаряются красной,
просыпается
Робот,
в суставах коленчатых хряснув.

Подымает
скафандром
сияющий череп,
на волнистом затылке узор, —
это
родинка фирмы,
фабричный герб
из геральдики Шнейдер-Крезо́.

И
с волны
золотого собора
переливом колеблемых волн
в ухо Робота звоном отборным
колокольнею
вклинился
Кельн.

Он встает,
протирает
мелом и замшей
электрический чайник щеки,
пылесос
рукавицею взявши,
выметает сор и стихи,
и на службу —
в концерн,
к стеклянному дому
в конце…

Слышит дом
шага четкого клац,
Робот лбом
отражает
Потсдаммерплац.

Несгибаем и прям,
конструктивно прост,
нержавеющий Робот
ртутною мордой
улыбается
во весь рост
подъяремным
Линкольнам
и Фордам.

По доспехам плывут
вверх ногами прохожие,
и рекламами,
окнами,
спятив с ума —
светлой комнатой смеха
на никельной роже
гримасничают дома.

И на заводе
у крыл машимых —
уже заводят
парней машинных.
В руках —
зазубрины,
поршнями
хрюкая,
впродоль
стены
стоят
безропотно —
кинжалозубые
молоткорукие
цельностальные
ребята — Роботы.

А Робот-люксус,
выпучив «цейсы»,
к воротам завода
прирос полицейским.
(Не оглянувшись
на ворохи дыма,
живой
безработный
проходит мимо.)

И приторно тянет
ипритом оттуда,
стеклянно-синий
снят цилиндр,
заботливо
в баллон
укутан
нежнейший…
нитроглицерин.
Им ничего,
не дышат,
не люди,
вуалится газ
у лица
на полуде.
А вечером
синим апрелем
к Роботу
входит
тонная фрейлейн.
Шапочка —
наискосок,
с фетра
вуалинка,
тонкий
носок
у туфельки
маленькой,
На цыпочках
тянется
к блеску забрала,
и ниточкой —
ручкой
железо забрала.
И гуды
в антеннах
тогда
принимают
скрипичный
оттенок
со склонностью
к маю,
сияющий
иссиня
доспехами,
грубый,
он —
пианиссимо
оркестрится
румбой.
Пошли
по трелям
стальные
ботинки,
и пальцы
фрейлейн
лежат
на цинке: