Яцек Дукай - Иные песни

— Эстлос.

— Позволь-ка, — кивнул ему стратегос.

Они отошли под кормовой эркер. Окна и двери раскрыты, теплое свечение сумерек вливалось в каюту, но, когда они встали в проходе, тени их нарушили порядок света и сумрака. Кто-то крикнул дулосу, чтобы тот зажег лампы. Стратегосу пришлось наклониться, чтобы не стукнуться головой о фрамугу, тень изящно изогнулась.

— Отплываем? — спросил Ихмет, не глядя на Бербелека, посматривая в океанос. Правой рукой он водил по черному гердонскому кафтану, машинально выглаживая невидимые складки и отирая пот.

— Пока нет, еще несколько туров; они ведут переговоры и между собой — и условия постоянно меняются. Ты рассказывал кому-то об Аурелии?

— Нет, эстлос.

— Эта кампания, в конце концов, направлена против Сколиодои и их обитателей, но ты ведь понимаешь. Луна нас финансирует. Они пострадали первыми. Тебе это мешает?

— Ах, значит, мне надлежит быть искренним!

Стратегос рассмеялся, хлопнул его по плечу.

Ихмет рассеянно взглянул на него.

— Ты не изображал бы сейчас моего жизнерадостного друга, когда бы и вправду хотел от меня искренности, эстлос.

— А ты не переживал бы насчет Аурелии, когда б и вправду хотел мне навредить. Говори, времени мало.

— Отпусти меня. Я путешествовал с тобой, потому что хотел этого сам. Ты не платишь мне, я не приносил тебе клятв, я не связан словом.

— Как я могу тебя отпустить? Я не плачу тебе, ты не приносил мне клятв, ты не связан словом. Пожалуйста, отправляйся куда захочешь. Отчего спрашиваешь о разрешении?

— Если бы я ушел без объяснения…

— А какое, собственно, твое объяснение? Общество Аурелии тебе надоело?

Ихмет нахмурился, откашлялся.

— Я не хочу принимать в этом участия. Полагаю, что ты пал жертвой интриги Иллеи, эстлос. И что это плохо для тебя закончится.

— Интрига ради?..

— Мести ее врагам. Может — ради возвращения на Землю.

— Ага, и теперь ты меня покинешь — в таких-то непростых обстоятельствах! — засмеялся стратегос.

Нимрод обнажил зубы, дернул головой, пальцы его искривились, будто когти, напряглись мышцы, раздулись ноздри, в глубине горла родился опасный клекот.

— Натравлен! — сплюнул он. — Натравлен!

Стратегос Бербелек внимательно смотрел на него, сделавшись внезапно серьезным. Он все еще стоял, согнувшись, под эркером, однако теперь казалось, что склоняется над напрягшимся — как перед опасным нападением — персом с какой-то отцовской заботой. Хотя был явно моложе нимрода.

— Уже сегодня? — пробормотал он.

— Да!

— Куда?

— Вернусь в Эгипет. У меня там пара нерешенных дел…

— Ах. — Стратегос выглянул на море, красное в лучах тонущего Солнца. В нескольких сотнях пусов от «Апостола» колыхались на волнах два галеона. Кивнул на них. — Меузулекова «Брута» нынче возвращается в Салу, там эстлос Ануджабар посадит тебя на первый же корабль Африканской Компании в Александрию.

— Спасибо.

— Вернись ко мне после десятого нептуна, дам тебе письма к Алитэ, Шулиме и Панатакису.

— Доставлю их как можно скорее, эстлос.

— Не сомневаюсь.

Минуту они стояли в молчании; уже ничего не добавить. Бербелек машинальным движением стряхнул с кафтана Зайдара комочек засохшей смолы. Обернулся на капитана и пилота, те смотрели на него с нетерпением. Он махнул рукой, чтобы подождали еще.

— Я все это время удивлялся… — начал Иероним вполголоса.

— М-м?

— С самого начала, помнишь, в Воденбурге, в цирке… Ты только увидел ее — и сразу вспомнил Крымскую Клятву, и первая же мысль: убить, убить ее.

— Кого?

— Ты нимрод, я понимаю, но ведь ты не можешь вести себя так в любых сходных ситуациях. Ну ладно, был у тебя ко мне долг благодарности. И все же это не объясняет… Я долго над этим раздумывал. Знаешь, что она принимала участие в черных олимпиадах? Сто Бестий. Да-а. Если вообще можно говорить о каких-то законах Формы между людьми… Людьми и зверями… Например, в стае диких собак. Я разводил когда-то собак, ты знал? В стае псов — их может быть хоть несколько дюжин, но впусти другого вожака — и тотчас его опознают, морфа восстанет против морфы, это как с магнитами, невозможно избежать притяжения и отталкивания. Не выносят присутствия друг друга. Кратистос и кратистос, арес и арес, стратегос и стратегос. Нимрод и нимрод. Форма накладывает отвращение почти физическое. Помнишь, как ты отреагировал? Хватило слова, жеста, взгляда. Ты сам того не понимаешь, но знаешь: ты должен напасть первым. Ты был когда-либо на Кафторе?

— Я часто плавал трассами на Кноссос и Кидонию.

— Там еще можно найти старые рисунки, фигурки из бронзы, выглаженные временем и руками десятков поколений верных. Образы Иллеи Потнии, когда она ходила по тамошним взгорьям, тамошними рощами, когда там для нее текла кровь. Присмотрись. Пусть даже и к самым грубым рисункам. Форма многое тебе скажет.

— Полагаю, так я и сделаю, эстлос.

Стратегос отступил в каюту, выпрямился, потянулся с громким стоном.

— Как ты там говорил, Ихмет? Что будешь делать, оставив работу? Практиковать счастье?

— Такое было у меня намерение.

— А знаешь, что такое счастье по Аристотелю? Поступать согласно с природой, свойственной человеку. Завидую людям, столь хорошо знающим свою природу. Надеюсь, что ты будешь счастлив.

— Сделаю все ради этого, эстлос.

— Ну ступай уже, ступай. Письма после десятого, не забудь. Дам тебе шлюпку до «Бруты». Поприветствуй их всех от меня. Прощай.

Первая линия бегемотов сломалась под огнем пиросидер с внешних шанцев. Над Хлебными Ямами развевался штандарт Ашавиллы, столетнего ареса азиатских степей, — бухающие оттуда залпы картечи вспарывали тела бегемотов, кроша им кости и пронзая черные сердца. У всех — кроме Аурелии — глаза обильно слезились от пиросного дыма, несомого вдоль подступов к Коленице; серые клубы заслоняли стены города.

На коленицком минарете засел было нимрод с дальнобойным кераунетом, и, пока «Ломитуча» не обрушила мечеть, московский охотник успел подстрелить оттуда с десяток вистульцев, в том числе трех бегемотных наездников. Один же из морфозоонов вырвался тогда из-под контроля и сбежал от огня на север, за реку. От местных простецов позже доходили вести о рыскающем по краю чудище, в пекле рожденном, — оно рушило села и вытаптывало леса. Аурелия попросила стратегоса позволить ей присоединиться к отряду, посланному, чтобы утихомирить или убить зверя. Иероним Бербелек отказал. Она громогласно пообещала, что, мол, он все равно не сумеет удержать ее от участия в битве. Он пожал плечами, даже не оторвавшись от гердонского оптикума. Ашавилла как раз покинул окопы за пепелищами Хлебных Ям и двинулся обратно к Коленице, пробиваясь вместе с оставшимися в живых двадцатью своими людьми вверх по склону, ко рву; потрепанное жерлоновым градом гвоздей и камней знамя ареса — тряпка, окрашенная в косые темно-зеленые полосы, — трепетала на утреннем ветру, то исчезая, то вновь появляясь над пылью битвы и средь пиросного дыма.