Бернард Маламуд - Милость Господа Бога

Коун тихонько вышел из пещеры. Звезд не было видно, но из-за леса вставала изумрудная луна. Он постоял некоторое время, прислушиваясь к ночи. Когда он вернулся, он увидел, что Буз жадно вдыхает раздувающимися ноздрями какие-то запахи, проникающие в пещеру.

Утром Коун отправился работать на рисовое поле, а Буз умчался в лес. Коун увидел, как он прыгал с дерева на дерево, играя в ветвях акаций и эвкалиптов. Он сломал ветку, потащил ее наверх, а потом с визгом, волоча ветку за собой, устремился вниз, к подножию холма. Начался дождь, и Буз, как индейский вождь, запрыгал под его струями.

Дождь лил до самого утра, а когда перестал, шимпанзе вышел из пещеры и принялся швырять камни в листву рисофоры — дерева, которое он невзлюбил с самого начала. Так он долго бросал камни, будто сражаясь со злыми духами, засевшими в дереве, прежде чем наконец решился войти в лес.

Его выкрики в густой листве слышались еще довольно долго. Когда после полудня он вернулся домой, лицо его было бледным. Он закутался в пончо, взобрался на стул и стал что-то бормотать. Коун присел рядом на корточки и попытался его успокоить. Вечером Буз влез на акацию и попробовал соорудить себе подобие гнезда. Потом раздумал и пришел спать в пещеру.

Когда взошла луна, Буз вылез из клетки. Не то он ходил во сне, не то его испугал какой-то ночной кошмар.

— Тебе приснился страшный сон?

Буз не ответил.

Следующим вечером они поужинали бататами и черными бобами и выпили по чашке кокосового сока. Коун завел патефон и поставил пластинку с записью молитвы. Буз начал подпевать странным фальцетом, и это так растрогало Коуна, что он заплясал под пение своего отца и запел на идише: «Их танц фар майн татэ» («Я танцую для моего отца»).

Буз, переминаясь с ноги на ногу, тоже попытался сделать несколько па, но внезапно остановился, и его лицо застыло в напряжении. Что его смущало? Почему он нервничал? Половое созревание? Неудовлетворенная сексуальная потребность? Не исключено.

Но если поблизости появилась самка шимпанзе, то поведение Буза никак не соответствовало описанию поведения обезьяны при подобных обстоятельствах. Стоя у входа в пещеру, он швырял в темноту изделия коуновского ремесла: чашки, ложки, тарелки. Коун на всякий случай отложил подальше несколько фаянсовых посудин, взятых с корабля.

Буз напряженно смотрел в темноту и при этом свистел и кричал, затем, ворча, отступил в глубь пещеры. Может быть, он увидел или услышал кого-нибудь, с кем ему не хотелось встречаться?

Коуну показалось, что он расслышал гортанный крик, донесшийся из глубины леса. Точно кто-то пытался и не мог запеть, подделываясь под увлеченное пение кантора. Внезапно патефон смолк. Снаружи тоже не доносилось ни звука. Коун медленно отступил назад, продолжая вглядываться в еле видные в темноте очертания деревьев.

Тени неторопливо покачивались на ветру, и возбужденное внезапным страхом воображение Коуна рисовало ему очертания огромной человеческой фигуры в черном костюме футах в двадцати от хижины.

Дрожащая рука едва не уронила лампу.

— Кто ты?

Ему не показалось… Но то был не человек, а горилла. Животное медленно поднялось и заковыляло прочь. Когда горилла обернулась и в свете керосиновой лампы сверкнули ее маленькие глубоко посаженные глазки, Коун вздрогнул, у него появилось желание бежать подальше.

Буз прокричал горилле вслед. Коун поставил лампу, потом непроизвольно схватился за черенок лопаты, но тут же отдернул руку, как от горячего, и взял с полки апельсин.

Горилла направилась ко входу в пещеру. Буз отчаянно завизжал. Коун шепнул ему, чтобы сидел тихо. Горьковатый травяной запах наполнил пещеру.

Буз метнулся к полке, схватил кокосовый орех и швырнул в гориллу. Орех звонко отрикошетировал от черепа обезьяны, но она продолжала, не моргая, прямо смотреть на перепуганных обитателей пещеры.

— Сиди тихо, и горилла тебя не тронет. Но если ты сейчас же не прекратишь истерику, она сделает из тебя лепешку, — глухо проговорил Коун.

Буз громко выразил протест против такой тактики, но горилла, не обращая на него никакого внимания, пошла прочь, всем своим видом показывая, что ни до пещеры, ни до них ей нет никакого дела.

Коун подумал, что Божественный компьютер мог наделать немало ошибок и ему еще, возможно, предстоит встретиться с другими человекообразными различных пород.

Утром они опять увидали гориллу, сидящей под тенистой пальмой футах в пятидесяти от пещеры.

«Она ведет себя весьма миролюбиво», — подумал Коун и счел за лучшее сделать вид, что не замечает ее присутствия.

Это был лохматый, довольно некрасивый зверь с растрепанной иссиня-черной шевелюрой, с коричневыми лохмами по краям. Его ноздри поблескивали, как полированное черное дерево, а кроваво-красная пасть, когда он зевал, казалось, готова была проглотить холм вместе с пещерой и Коуном. Шерсть на плечах гориллы заметно просвечивала сединой. Она внушала страх, но, если присмотреться, была совсем не страшной. Она была огромным и, соответственно, сильным животным, но ее внимание к религиозной музыке и пению должно было свидетельствовать о мягком характере. Маленькие глазки были грустными и говорили о невеселом жизненном опыте. Скорее всего — след перенесенных ужасов Потопа. Бузу на этот счет еще здорово повезло. Коун посмотрел на зверя с сочувственным уважением.

Все утро горилла просидела на том же месте. Неужели она дожидалась возобновления концерта? Безусловно, одной ей было очень тоскливо. Коун попросил Буза не приставать к ней больше. В их маленьком и таком ненадежном мирке совсем неплохо, если появляется большой, сильный друг. Буз внимательно выслушал Коуна и кивнул в знак согласия, но стоило ему увидеть, что горилла сидит под его любимой акацией, как он тут же взорвался и швырнул в ее сторону сковороду, которая с грохотом покатилась по склону. Он произнес длинную, очевидно, одному ему понятную речь, в конце которой пролаял, как бабуин. Горилла не двинулась с места и продолжала печально смотреть в их сторону.

Чтобы проверить свою мысль, подумал Коун, стоило бы завести патефон и поставить ту же пластинку, что вчера вечером. Вместо этого он направился к акации и сел на траву футах в десяти от гориллы. Его сердце отчаянно билось. Одно неверное движение, даже взгляд, который может быть ложно истолкован, — и прощай, жизнь.

Внутренний голос говорил ему: я знаю этого парня, я с ним уже где-то встречался. Я помню его запах.

— Это ты кормил меня, когда я был болен? — сказал он как можно ласковее. — Если так, то огромное тебе спасибо.

Зверь заморгал глазами. Должно быть, не понимал и так смотрел ему в глаза, что никак невозможно было догадаться, он или не он помог тогда Коуну. У него была своя тайна.