Георгий Старков - Ночь

Уплетая за обе щёки хлеб, который в другое время казался бы куском гранита, я замерла, услышав треск далеко позади. Обернулась и стала вглядываться в темноту, направив свет фонаря на своё лицо. Если кто-то есть в этой беспросветной мгле, он увидит меня хоть с расстояния мили.

— Видишь меня? — спросила я и оторвала зубами очередной кусок хлеба. — Если видишь, почему бы тебе не подойти и не сделать то, что намерен? Чем я отличаюсь от бедняги Гранта?

Фыркнув, я выключила фонарь и уставилась на пламя костра, обхватив колени руками.

«А если тебе хочется пока поиздеваться надо мной… что ж, я буду продолжать идти, а ты уж как-нибудь сам следуй за мной».

Я доела пищу, поболтала перед сном с Киппи и легла спать. Несмотря на то, что я ощущала себя льдинкой, застрявшей на крыше дома, спала хорошо, без страхов и тревог. Снился мне опять Маяк, и люди у его основания кричали, молили, чтобы я шла быстрее, потому что время у меня на исходе.

А пока я была жива, и я шла.

Унылое место был этот пустырь. Не было здесь покрова тайны и близкой угрозы, как в лесу. Зловещий шёпот деревьев, к которому я успела привыкнуть, остался позади, и тишина казалась оглушительной. Ветер мог бы нарушить молчание, но здесь даже ему играть было не на чем. А что остаётся делать музыканту, лишённому инструментов? Только злиться. Из тех, на ком можно сорвать злость, была только я, и ветер отыгрывался на мне сполна. Несмотря на то, что я застегнула все пуговицы, подняла воротник и опустила ушки шапки, я мёрзла, как в холодильнике. Раньше я думала, что мне холодно. Теперь поняла, что то были детские игрушки. Настоящий холод ютился здесь, на бескрайних травянистых просторах, которых не должно было быть по всем картам местности. Через два-три часа прогулки я начала бояться, что вены под кожей замёрзнут, превратятся в твёрдые макаронины и сломаются при неосторожном движении. Даже подумывала о том, чтобы вернуться на опушку, но упрямство заставляло меня делать очередной шаг. Сыграла свою роль и мысль о том, что, если я поверну обратно, то точно встречусь с монстром, преследующим меня.

Ранее я где-то читала выражение «больная земля». Пустырь заставил меня убедиться, что это не просто красивая метафора. Местность и вправду была поражена какой-то тяжёлой болезнью. Ещё на опушке я обратила внимание на причудливые формы деревьев, над которыми поизмывалась природа. Этим странности не кончались.

Прежде всего, почва — она была неплодородна, и почти все травы, которые произрастали на ней, были сорняками. Жёсткие стебли хлестали меня по голеням. Через полчаса ходьбы брюки ниже колен стали сплошь жёлтыми от колючих зёрнышек. Поначалу я останавливалась, чтобы отрывать их от ткани, потом махнула на это рукой.

Рельеф тоже был необычным. Неожиданные взгорья, неровности и маленькие овражки попадались сплошь и рядом. Иногда я набредала на узкие продолговатые провалы, происхождение которых осталось для меня тайной. Они напомнили мне трещины, которые появляются на иссохших губах.

С содроганием я ждала шестого часа, когда мне придётся остановиться на ночлег. Сегодня мне предстояла ночевка без костра, на открытом пространстве, где через три минуты, проведенные без движения, щеки начинали покрываться инеем. Холод стал самым страшным врагом, оттеснив на задний план голод, одиночество и чудовище, скрывающееся во тьме.

Киппи тоже приходилось несладко. Маленький зверёк не отставал ни на шаг, хотя его явно обеспокоил переход из леса в пустырь. Наверняка он никогда не выбирался из родных местечек. Высокие травы подарили ему дополнительные неудобства — бельчонку было трудно прокладывать себе дорогу между стеблями.

Но вечно идти было нельзя. На третьем часу я устроила скудную трапезу, а на шестом чувствовала, что свалюсь с ног, если не остановлюсь. Ни в один из предыдущих дней я так не уставала. Но в то же время душа моя рвалась вперёд. Маяк вырос до пугающих размеров и запросто мог ослепить, если подолгу на него смотреть. Теперь у меня не осталось сомнений, что прожектор расположен либо на высокой башне, либо — что более вероятно — на большом холме или горе. При худшем раскладе идти оставалось сорок миль. Три дня (четыре, если очень ослабну), и я могла бы дойти. Но я не была в этом уверена. Холод и монстр, маячащий за спиной, не давали впадать в эйорию.

— Остановимся здесь, — прошептала я, оперевшись на ствол очередного дерева-уродца. Ствол напоминал вопросительный знак; все листья, если они когда-то были, давно сорвал ветер. Но это было какое-никакое укрытие. Я присела под деревом и открыла рюкзак. Киппи с готовностью подбежал, и я грустно улыбнулась:

— Огня нет. Боюсь, приятель, скоро даже еды не будет, и тогда ты точно покинешь меня. Кому я нужна буду такая, спрашивается?

Он присел на задние лапы, всем видом выказывая, что не собирается меня оставлять. Я пригрозила пальцем:

— Смотри, вот закончатся припасы, и я припомню твоё обещание.

Во время приёма пищи я старалась развлечь себя и Киппи очередной пустой болтовнёй, чтобы немного отвлечься от холода, который сжимал меня ледяным обручем.

— Вот бы сейчас телевизор, — мечтательно сказала я, прислонившись спиной к стволу. — Хотя, конечно, не уверена, смогла ли бы я поймать хотя бы один канал. Если бы поймала, то точно знала бы, что где-то ещё остались места, где всё нормально и ничего не произошло. Да что я говорю? Ты, конечно, понятия не имеешь о ти-ви. Да, трудно быть бельчонком. Но в создавшемся положении, парень, я тебе даже завидую.

Исчерпав запас своего красноречия, я стала готовиться ко сну. Хотя «готовиться», пожалуй, сильно сказано. Я просто подложила рюкзак под ствол дерева и легла, свернувшись калачиком. Так я надеялась сохранить тепло подольше. Прежде чем выключить фонарь, я посмотрела на Киппи, который был еле виден посреди желтых травяных джунглей, и пожелала ему спокойной ночи. Я надеялась, что хотя бы для него ночь будет спокойной.

«Постарайся уснуть как можно быстрее. Когда спишь, не замечаешь, что мёрзнешь».

Я две минуты смотрела на Маяк, потом зажмурила глаза. Конечно, когда это наши желания совпадали с действительностью: сколько бы я ни пыталась вернуться в беспамятство, сон не приходил. А холод ходил вокруг, пробуя на вкус части тела одну за другой. Сначала его зубки касались щёк, губ, кончиков пальцев. Потом настал черёд ног, спины, груди. Я чувствовала, как из меня вытесняют оставшееся тепло — методично и беспощадно. Зубы не стучали, и дрожь не охватывала тело; я просто каменела лёжа, кровь становилась красным желе, кости замораживались до стекольного звона, глазные яблоки стали круглыми леденцами. Губы — тяжёлый пластилин, прилепленный к лицу. Я вдруг подумала, что умираю. Скольких несчастных бездомных находили в закоулках дворов осенними утрами, когда ударяли первые заморозки, как и я, в позе эмбриона. Должно быть, я испытывала сейчас то же, что они в последние мгновения жизни.