Георгий Старков - Ночь

Я открыла глаза. Лихорадка прошла, но я всё ещё была больна. Слабость повесила пятипудовые гири на мышцы. Мне очень хотелось есть, пить и справить нужду.

— Киппи? — позвала я, размыкая слипшиеся губы. — Ты здесь?

Он не ответил, не прибежал. Неудивительно. Не первый день, должно быть, пребывала я в мире, где на поле росло гигантское дерево, глухая к его настойчивым требованиям еды. Киппи ушёл, потому что не стало привязки, которая удерживала его у меня. Но где ему в пустыре найти еду? Может быть, он уже умер; тело коченеет в зарослях травы, лапки сморщились и подтянулись.

«А ведь всё могло бы быть не так, — подумала я, пытаясь встать на четвереньки. — Нужно было только разбить витрину и взять Осевые часы. Там, на работе у отца. Они ещё ходили, я могла бы как-то их починить… заставить ночь достичь своего конца».

Из всех бредовых мыслей, которые посещали меня, эта была самой нелепой, но я все равно испытывала горечь из-за того, что струсила, не взяла часы, хотя явно чувствовала зов, который подталкивал меня разбить витрину. Но сделанного не воротишь. Золотые часы остались в городе. Может, ещё слабо тикают. А может, давно остановили бег, и моё путешествие обречено на крах.

Я не стала об этом задумываться сейчас. Просто перекатилась по траве, притянула к себе рюкзак и жадно припала к горлышку бутылки. Вода щекотала горло, заставляла желудок переворачиваться вверх дном.

«Анна».

Голос звал издалека и казался встревоженным. Сначала я воспринимала только звук, не вникая в смысл. Потом, когда зов повторился несколько раз, я стала мучительно соображать, что бы это значило. Имя. Страшно знакомое, но…

«Анна, проснись».

«Это же моё имя», — с удивлением подумала я. Как я могла забыть своё имя? Должно быть, так привыкла к одиночеству, что начала забывать простейшие вещи. Вот уж не подумала бы. Но кто это меня зовёт?

Я открыла глаза и тут же зажмурилась от оранжевых сполохов, которые окружали меня. Откуда ни возьмись на пустыре появился круг огромных костров, в центре которого лежала я. Я видела изломанную траву, окрашенную в цвет заката, и за ними — пляску живого пламени.

«Анна, ты меня слышишь?».

«Слышу, — сказала я, оглядываясь. — Кто это говорит? Где ты?».

«Я здесь, рядом».

Я опустила взгляд и увидела Киппи, который сидел на земле, подняв передние лапки. Как всегда, бельчонок выглядел очень серьёзно.

«Это ты?» — я не знала, что думать.

«Да, это я, — подтвердил Киппи голосом забытого голливудского актёра. — Удивлена?».

«Я думала, ты ушёл».

«Нет. Я же говорил, что не уйду от тебя».

«Тогда извини», — молвила я, испытывая стыд. Киппи деловито кивнул. Я понятия не имела, как ему удаётся говорить человеческим голосом. Хотя, если уж на то пошло, я тоже говорила, не прилагая к этому никаких усилий голосовых связок.

«Где мы?».

«На пустыре, — ответил Киппи. — Но это не тот пустырь, где мы были раньше. Слушай меня, Анна, слушай очень внимательно. Для того я и привёл тебя сюда».

«Что это за место?» — я покосилась на костры. Они скрывали обзор, лишая возможности увидеть то, что пролегает за ними.

«Тебе необязательно знать это…».

«Хорошо, тогда скажи, как ты узнал моё имя».

Киппи сокрушённо опустил лапы.

«Перестань задавать вопросы, Анна; у нас очень мало времени. Достаточно сказать, что твоё имя известно не только мне. А теперь слушай. Ты должна немедленно проснуться. Выйди из беспамятства. Тебе нужно встать и идти дальше, к Маяку. Малейшее промедление, и будет уже поздно. Ты меня понимаешь?».

«Вроде бы, — я неуверенно посмотрела на свою руку. Она была грязной от прилипшей земли. — Но разве я не очнулась?».

«Пока нет. Ты всё ещё там, — Киппи махнул лапой куда-то в сторону. — Я хотел подождать, пока ты не выздоровеешь, но болезнь может убить тебя, если не будешь сопротивляться. Тебе больше нельзя лежать. Поешь, попей — и иди».

«Легко тебе сказать», — с обидой возразила я.

«Мне легко? — Киппи аж поперхнулся от возмущения. — Дорогая, ты забываешь, что мне приходится точно так же голодать и двигать ножками, как и тебе. А то и пуще. Да и холод вряд ли щадит меня больше, чем тебя. К тому же я беспокоюсь. Когда ты уходишь в сон, я почти не смыкаю глаз, наблюдая, не идёт ли ОНО».

«Стоп! — я подняла руку. — Ты что-то знаешь о НЁМ?».

«Немногим больше, чем ты, — уклончиво ответил Киппи. — То есть почти ничего; просто догадываюсь. Но чем мои догадки могут помочь? Если ОНО решит, что час настал, нам несдобровать. Пока ОНО держится поодаль, наблюдает. Но скоро решится на атаку, я это чувствую».

«Хорошо, — ответила я, ощущая, как ум заходит за разум. — Я встану и пойду. Но, Киппи, ответь, пожалуйста, на один вопрос. Только на один. Хорошо?».

«Ладно, — смилостивился он. Костры подкрались на расстояние десяти шагов. Становилось невыносимо жарко. Пот катился по взмокшим щекам. — Задавай».

«Мои родители… Они живы?».

Я ждала ответа. Киппи завертел головой, словно выискивая помощь в стороне. Жар высушил его шерсть. Пауза затягивалась; я чувствовала, что ещё секунда, и растаю, как восковый человечек в пламени свечи, и панически вскричала:

«Ответь, Киппи! Скорее!».

«Не знаю, — услышал я печальный голос. — Я правда не знаю, Анна. Твой отец — великий человек, и я был бы рад сказать, что он жив и находится в добром здравии… Но я не знаю».

Я едва расслышала последние слова. Моё тело рушилось, превращалось в тающую горстку плоти. Плавились жилы, плавились кости. Я растеклась раскалённым маслом, проникла в микроскопические трещины на земле. Там было пористо и сухо — земля колола тысячами иголок. Похоже, я просыпалась. Никогда ещё пробуждение не было таким трудным — даже в те дни, когда мне снились кошмары в квартире. Я заново собирала себя по крупицам, как самую сложную в мире мозаику. Это могло длиться не часами, а днями. Когда, наконец, я вынырнула из пучины и нашла себя лежащей на боку, придавив своим весом замёрзшую правую руку, я была вконец обессилена. Если бы не воспоминания о видении, я бы предпочла спать дальше. Но слова Киппи звучали в ушах. Я начала разминать суставы, потом присела. Кости издавали хруст. Кружилась голова, но жар и боль ушли. Желудок свернулся высохшим листом; я вся была, как цветок в гербарии. Мне предстояло оторвать саму себя от белого листа альбома и накачивать жизнью, чем я и занялась. Принялась грызть черствый хлеб и запивать водой. Экономить не было нужды; мне надо было набраться сил для продолжения похода. А если еда закончится, придётся оставшуюся пару десятков миль одолеть без провизии. Я надеялась, что способна на это.

Киппи заявился примерно через час после пробуждения. Неизвестно, где он бродил эти дни, но на бельчонка нельзя было смотреть без слёз. Длительный голод и жажда совершенно вымотали его; он больше не лавировал проворно между стеблями, а передвигался медленно, словно о чём-то задумавшись. Увидев, что я сижу, он подошёл ко мне так быстро, как мог, и прижался к ноге. Совершенно обычный измученный зверёк, привыкший к человеку. Я присматривалась к нему, когда крошила хлеб и наливала воду в колпачок, но не заметила ничего особенного. К тому времени краски видения стали блекнуть, и я решила, что нет ничего особенного в том, что я увидела во сне именно Киппи: должно быть, моё беспокойство за него смешалось со стремлением к Маяку, выдав на-гора такой сигнал. Обдумав это, я успокоилась и стала гладить пиршествующего зверька по голове, благодаря Бога за то, что он не лишил меня маленького, но такого преданного спутника.