Сен ВЕСТО - Щепоть зеркального блеска на стакан ночи. Дилогия. Книга вторая

Лань вздрогнула, пригнув голову к земле, сделала новый шаг, дернулась, блестя недоверчивым глазом, большим и черным и, вскидываясь, высоко задирая длинные ноги, стремительно унеслась в непроницаемые ночные заросли. Еще через мгновение лужайка опустела. Гонгора поглядел наверх. Все это было уже по-настоящему неприятным. Надвигалась ночь длинных ножей, это же очевидно, ночевать придется под открытым небом, без бандита. И даже нож остался в палатке. Гонгора легко представил себе, как, совершенно измотанный, он ищет в потемках знакомую пойму и ни Черта, конечно, не находит, в конце концов теряет всякое представление о расстояниях и не попадает домой. Бродить в этих лесах в одиночестве ночами в планы Гонгоры не входило. Зачесать меня на четыре ноги кактусом, сказал он себе. Он стряхнул с бровей капли пота. Надо было что-то думать с ночлегом и как-то устраиваться. Пока не съели, подумал он. Впрочем, ночное время суток Гонгора любил. Он никогда не расстраивался по поводу того, чего нельзя было изменить, это не имело смысла. И он пошел смотреть дальние окраины приветливой полянки, тихо напевая песенку маленьких вампиров на древнем языке саксов.

Дуб приглянулся сразу. Хороший дуб, старый и необыкновенно развесистый. О таких растениях принято складывать легенды и жарить под ними что-нибудь вкусное. Под этим дубом можно переждать грозу, не опасаясь, что к подножию просочится хотя бы капля. На таком дубе с удобством развешивали лесных разбойников. Или, напротив, лесные разбойники на таком дубе с удобством развешивали особо прижимистых бюргеров, в зависимости от обстоятельств и погодных условий. Добрый парень Гуд вот, скажем, или Маркиз, как его, дай бог памяти… Палач, надо думать, тоже не обошел бы это растение вниманием. «…Ну, что же это опять такое, отцы, а? Кажется, опять звонят у святого Мартина?» И вешали, что самое интересное, наверняка, на таких вот старых дубах. Эти сучья выдержат сколько угодно народу, хватило бы крепкой веревки да мыла. Хороший дуб.

Засучив рукава, Гонгора принялся за дело, собрал здоровую охапку травы, наломал сучьев, взобравшись повыше, уложил все на раскидистых ветвях дуба, (гибкие длинные сучья оказалось удобным располагать плетенкой), уже только при свете звезд побросал туда же крепких смолистых еловых лап и сверху, чтоб не липлось ночью, травы. Здесь в низине хорошо чувствовались свежесть и некоторый, пока не обременительный, легкий вечерний сквознячок. Сквознячок ни к чему пока не обязывал, но в наступающее темное время суток он обещал еще сказать свое веское слово. На ужин сегодня ожидался мясной бульон. Гонгора покачался, попробовал на прочность свое убежище, согнулся, доставая из заднего кармана две недели уже не стиранных, в пятнах пота и земли, штанов пакетик НЗ в полиэтилене, зубами вскрыл, исходя соками, сдерживаясь, замечая про себя, что надо уже привыкать, дорога все-таки, Лунная тропа есть Лунная тропа. Пара аккуратных коричневых спрессованных кубиков пищевого концентрата были восприняты давно томившимся в бездействии и приятных предчувствиях желудком как откровенное надругательство, однако жить было можно. Кубики, истекая солью и пряностями, растаяли. Покачиваясь, Гонгора осторожно поерзал, придвинул вязанку стрел, высвободив три штучки, на всякий случай положил рядом, под руку на лук. Все это время он с мужественной терпимостью не переставал прислушиваться к активным военным приготовлениям в верхней части живота, где располагался источник особенного неудовлетворения, – отсюда по всему телу распространялись волны какой-то омерзительной, вязкой, охлажденной слабости. Поглядев на небо, Гонгора запахнулся плотнее, щелкая кнопками застежек, затянул на комбинезоне ремешки, подвязал на голове капюшон, зарылся, тряся и раскачивая ветви, в траву и подумал, что Лис, конечно, так же легко может перенести без пищи пару дней, как и неделю. Но все равно было неуютно, как-то неприятно и непривычно, до сих пор они могли полагаться друг на друга, он знал, что на привязи Лис не будет спать до его возвращения, будет напряженно слушать ночь, принюхиваться и не спускать глаз с кустов, где скрылся Гонгора. Надо было идти вместе, с раскаянием подумал он, все равно мясо ушло…

В течение ночи он просыпался несколько раз от жуткого холода, совсем замерзнув, яростно стучал зубами, кутался, забирался поглубже в отсыревшую траву, тщась натянуть рукава ветровки на исходящие остатками тепла голые кулаки и невыразительно, терпеливо проклиная про себя безнадежно замерзшее время на циферблате, ярко и холодно сиявшем в темноте, оленей и собственное безрассудство.

Ночное время суток обращало на себя внимание прежде всего своей избыточностью. Очнувшись, может быть, в тысячный раз от кошмарного забытья, он вновь обнаружил, что было по-прежнему холодно. Очень мерзли ноги. Они даже не мерзли – их просто не было, словно они куда-то ушли, оставив вместо себя недоумение и плохое самочувствие. Однако проснулся он не от этого, окружавший его пейзаж приобрел новые черты. Тишина уже не нависала той абсолютно пустой, стеклянной массой, как прежде, она была теперь чуткой к нему и навязчивой. Редкие капельки звезд нехотя мерцали на небе в темных провалах, луны не было, и он никак не мог вспомнить, была ли она вообще. Спать хотелось страшно. Все оставалось черным, черным опять, черным до желудочных спазм, сырым и неуютным. Они внимательно продолжали вглядываться друг в друга, не шевелясь и ничем не выдавая своего выбора последующей позиции; на более мягком, не столь густом фоне ночного неба четко выделялись прерывистые фрагменты мощного ствола, неровный користый контур в обрамлении неподвижных пятен листьев – рядом, в двух шагах от себя. Гонгора, все еще борясь со сном, размышлял, успеет дотянуться до лука или же нет, не успеет, получалось что-то неопределенное, и так, и эдак. Вниз прыгать не хотелось. Слишком тихо. Рядом опять кто-то был, неотвязный, и, по-видимому, был там уже давно. Присмотревшись, удавалось различить довольно четкие очертания прильнувшей к дереву тощей долговязой фигуры. Очертания эти сильно напоминали его давешний витраж, просочившийся в действительность ужас – полускрытый дубовыми листьями плащ, который ждал, выдавая свое искусственное происхождение неестественной гладостью складок, как не естественно было здесь все, что имело искусственное происхождение. Плащ едва заметно отсвечивал стальным. Мертвым. Бусинка росы. Гонгора медленно скосил один глаз вбок, к излучине лука. Время нарастало слоями, пузырясь звездами и давя, пугая необратимыми последствиями. Ничего невозможно разобрать. Что-то уж очень долго. Он мысленно отдал приказ мышцам, расслабляя перетянутый плечевой пояс, и с той же медлительностью перенес взгляд на широкий обрез ствола дерева в своих ногах. Плаща не было. Теперь в нижнем левом углу чуть более ясного, немножко более податливого цепкому взгляду пространства, втиснутого в черную непроницаемую раму из дубовых листьев, одиноко и зябко сияла далекая звездочка: макинтош оказался ниже.