Сен ВЕСТО - Щепоть зеркального блеска на стакан ночи. Дилогия. Книга вторая

Точнее сказать, это был не совсем макинтош, скорее утепленное, подбитое мехом пальто, под плотным воротом, быть может, просто – закнопленный на все кнопки и завязанный на все шнурки походный камуфляж. Или даже нет, не так: больше всего это походило на крупную шерстистую особь узкомордого собакоголового бабуина, в ожидании низко пригнувшегося, подготовившего напряженные передние конечности к короткому внезапному прыжку, – и сейчас помимо всего прочего имело смысл по геометрии силуэта попытаться определить, в какую именно сторону бабуин намерен прыгать: не дай бог, на него или, напротив, с учетом проекции ночных очертаний, в направлении прямо противоположном, от него, на ветви соседних деревьев…

Гонгора шумно подобрался, приподнялся, шурша листвой, заставляя плясать под собой упругие ветви и стучать на весь лес деревянным стуком, повернул лицо к невидимому толком за стеной темноты пространству у подножия дерева, все время хватаясь непослушной рукой, промахиваясь, тщательно пристроил к тетиве прорезь оперенной стрелы и осторожно высунул голову за край гнезда, борясь с непослушными пальцами и стараясь как-то унять дрожь в теле. Стискивая дергавшиеся челюсти вместе, он таращился в темноту, изо всех сил напрягаясь, расправляя застывшие мышцы. Колотило неимоверно. Внизу все оставалось таким же невнятным, мрачным – густым и неубедительным, как застоявшаяся тишина в погребе. Ухо уже неопределенное время беспокоило что-то вроде отдаленного всхлипывания и неясных шорохов. Понемногу осваиваясь, глаза силились воспринимать интерьер в целом, неопределенных очертаний тень – некий намек на движение ушел к периферии, сливаясь с темнотой, тая в плотных образованиях по направлению туда, где начинались кусты. Просто привиделось, может. Нет, вот еще одна. Слабый шорох. Еще всхлип, новое движение, и сердце его оборвалось, пропустив такт: прямо под ним, метрах в четырех-пяти ниже мягко и совершенно отчетливо раздался тихий раскованный перелив неживого смеха, сменившийся давящим на уши периодом тишины. Помедлив, из лесу ему ответил другой смешок, и все вновь стихло. Так, наверное, мог бы смеяться на неуютной полированной стали голого стола труп, если бы его удалось расшевелить.

Под Гонгорой всхлипнули, прервались, он плавно подался вперед, не дыша, напрягая зрение, – и ничего не нашел, по прошествии томительных секунд чуть поодаль возникло приглушенное сипение, там опять как будто всплакнули, после небольшой паузы шуршание возобновилось, и Гонгору прошиб холодный пот. Кошек тут только мне не хватало, пронеслось в голове. Веселье гиен на кладбище. В этот момент он был почти уверен, что это кошки. Он перебрался – не слышно, как мышь – стараясь не слишком раскачиваться, к стволу дуба, поднялся, сведя вместе трясшиеся от озноба лопатки, цепляясь одеждой за кору, подвигал головой, прицениваясь, убрал мешавшую ветвь, высматривая источник звуков, и уже с привычным усилием, до предела оттянул к самому виску тетиву лука. Сырая тишина глубокой ночи была разорвана неожиданным, бьющим по нервам, громким треском, звоном и пением. «Она пронизана свистом Ушедшей в небытие», – вспомнил он, послушав какое-то время и ничего не услышав. На лужайке надолго установилась гнетущая, нехорошая тишина.

Он постоял, прислушиваясь и присматриваясь, не разобравшись ни в чем толком, уложил на тетиву новую стрелу и поднял послушный лук еще раз, следя за тем, чтобы не зацепить снова размашистым створом инструмента что-нибудь наверху. Пару раз ему показалось, что он во что-то там все же попал, пару раз он отправил стрелу откровенно без особого смысла, но большей частью, уже войдя во вкус, он расставался со стрелой с сильным желанием достать. Ответом была тишина, однако теперь словно бы что-то неуловимо изменилось, сменило камуфляж, тишина уже не казалась прежней: она была преисполнена вниманием. Когда следующая стрела с отчетливым хрустом встретилась с каким-то отдаленным препятствием, он решил, что для начала достаточно. Весь запас составляли две стрелы.

Лес, уже близкий к не столь плотному, менее непроглядному своему предрассветному состоянию, отступил от дуба, залитая тьмой полянка у его подножия выглядела новой. Совсем рядом, снизу в кустах тоненько цыкнули, не очень уверенно хихикнули, и через секунду шуршание возобновилось. Здесь, по-видимому, чтобы произвести нужное впечатление, надо было шарахнуть из чего-нибудь многозарядного. Гонгора вздохнул. Холода он теперь почти не чувствовал. Снова с головой забираясь в траву, он приказал себе спать, спать во что бы то ни стало; он ворочался, пробуя представить, как бы все это выглядело с бандитом, и думал, что, может, не так уж и плохо, что палатка осталась под надежным прикрытием. За Улисса он не боялся, Улисс голоден и зол, как сто чертей. Откуда-то была у него уверенность, что эти тени тому не страшны. Может быть, потому что они не лазали по деревьям.

Г онгора с приятным удивлением открыл для себя, что после проведенной на дереве кошмарной ночи ему каким-то образом удалось выспаться. Сладко ныли перетруженные мышцы ног, было жарко, он чувствовал себя пока еще слегка проголодавшимся и почти отдохнувшим. Человеком можешь ты не быть, пробормотал он, с некоторым усилием ворочая губами, сквозь прищуренные веки, глядя на безукоризненно отглаженное, отполированное, перегретое синее небо. Но помытым быть обязан. Солнце на медленном огне принялось поджаривать левую щеку и обнаженные кончики пальцев.

Полыхавшее теплом белое пятно солнца, зацепившись краем за иссохшие костистые сучья высокого дерева, зависло над сомлевшим в тепле лесом, нагнетая великую истому, вознося беспечное настроение на немыслимые высоты, без остатка выплавляя из сознания ночные тени и страхи. Позванивали птички. День близился к самой дурной, приторно-мутной своей фазе, лес беззаботно гудел насекомыми, в спешном порядке мимоходом высвобождаясь от утренней и дневной настоянной свежести. Гонгора со стоном потянулся, раскидывая руки широко в стороны на свалявшейся пожухлой траве. Сильно припухшее со сна лицо и спекшиеся в затянутых мокасинах ноги горели нестерпимым жаром, возникало стойкое желание раздеться и не медля голым окунуться в ледяную воду тенистого ручья. И больше из него не вылезать. Настроение было отличным. Он полежал, разглядывая синие выси, подождал, пока ветви под ним не перестанут раскачиваться, раскачал вновь, растер горячими и непослушными, заметно увеличенными в объеме пальцами лицо, высвободился из капюшона и, перекинувшись на бок, свесился помятой всклокоченной головой за край гнезда. С любопытством окинув глазами утыканную стрелами лужайку, он надел на себя через плечо лук, сунул за спину стрелы и пошел спускаться вниз. Нескольких стрел он так и не досчитался, и, как ни старался, найти их так, и не удалось. Звонко свистели птички. Поозиравшись по сторонам и прикинув вероятное время (часы снова стояли), привычно сориентировавшись по солнцу, уже на ходу отправляя вязанку за спину и перестраиваясь на экономный бег, он неторопливым аллюром взял направление туда, где должен был быть запад, где по его расчетам должна была находиться расщелина с рекой. Не слишком приятная легкость постепенно заполняла собой все тело, но пока, в общем-то, было терпимо, необремененность желудка сообщала некоторую невесомость тренированным мышцам ног, он не отвлекался, пару раз вроде бы ухватывая краем глаза в кустах дальше некое движение, на следующую вылазку твердо решив взять с собой Лиса. Теперь, когда от вчерашнего сафари со всем его идиотизмом остались одни воспоминания, начинало казаться, что, будь рядом голодный и злой Лис, все было бы много проще.