Владимир Гофман - Персиковый сад (сборник)

– Нельзя.

И поехали. Матушка вслед машину осенила крестным знамением, вытерла концом платка глаза и отправилась хлопотать по хозяйству.

Вскоре «уазик» на трассу выбрался, побежал скорее. Иван Евдокимыч мужик немногословный, баранку крутит, молчит. А отец Василий и рад. Он сидит рядышком, как будто в окно природу разглядывает. А что там разглядывать-то? Елки да сосны, они везде одинаковы. Что до Ветлуги, что после нее. Смотрит на них отец Василий, а сам все думает, что там да как? Думает и волнуется все сильнее. Аж под ложечкой у него сосет от этого бесполезного волнения.

В таком неровном расположении духа он пребывал в течение всей поездки, даже обедать по дороге чем Бог послал отказался, я, говорит, ныне на пище святого Антония, иначе сказать, воздержусь. И утром, ранехонько пробудившись в квартире племянника, опять стал волноваться.

И в собор он явился раньше всех. Потом приехали иподьяконы, стали готовить архиерейское облачение, расставлять дикирии-трикирии и всякую иную утварь, а отец Василий стоял в сторонке возле жертвенника, наблюдал за ними, вспоминая службы прежнего, ушедшего в лучший мир владыки, с которым находился в дружеских отношениях и нередко даже в архиерейском доме чайком со свежими баранками бывал угощаем. И сам преосвященного принимал на приходе с радостью великой и всеми необходимыми почестями. А после Божественной литургии они ловили с владыкой пескарей в светлой речке под яром и беседовали о вечном.

Наконец прибыл отец секретарь. Похристосовавшись с отцом Василием, деловито спросил, привез ли тот палицу для награждения. Тут отец Василий окончательно растерялся, потому что палицу он не привез, у него ее и не было даже.

– Ничего, – успокоил отец секретарь. – Не волнуйся, я позаботился, прихватил от своего старого облачения. Ну а после сошьешь.

– Спаси Господи! – поблагодарил отец Василий, а сам еще больше заволновался и стал мысленно себя ругать старым бестолковым склеротиком.

Сослуживали архиерею четыре пары. Когда священники, еще до приезда владыки, облачились, отцу Василию стало совсем худо: у всех были новые, из одной ткани и по единому образцу сшитые облачения, и ему казалось, что он в своей бархатной, из скатертей скроенной ризе не вписывается в стройный ряд молодого священства, выглядит на фоне их этакой белой вороной. Так оно и было, конечно. Но все молчали, только ключарь собора как холодной водой окатил:

– Ты что же, отец, не в брачной одежде?

– Так уж какая есть, батюшка! – со смущением ответил отец Василий. И почувствовал, как дрожат руки. Волосы под камилавкой стали мокрыми от пота.

Потом встречали архиерея, и когда протодьякон прорычал «Премудрость!», у отца Василия перехватило дыхание, и он еще сильнее почувствовал себя маленьким и ненужным на этом большом и красивом празднике. Он поднял глаза и неожиданно встретился взглядом с владыкой; в груди у него екнуло, и сердце упало вниз.

Соборный священник протянул архиерею на расшитом золотом воздухе напрестольный крест. Все служащие батюшки скорым порядком двинулись прикладываться ко кресту, пошел непослушными ногами и отец Василий.

«Да просветится свет твой пред человеки…» – гудел протодьякон. Потрескивали в подсвечниках свечи, и огромное хрустальное паникадило рассыпало синие огни по всему храму.

«Не нужно бы нас, сельских батюшек, на подобные торжества приглашать, – подумалось отцу Василию, – служим мы на приходах, и ладно, а тут пусть уж городские да молодые перья-то распускают». Подумав так, он себя одернул, потому что не подобает размышлять, о чем не следует, архиерею лучше знать, кого и куда приглашать. «Наше дело военное, куда приказали, туда идем», – твердо сказал себе отец Василий, кланяясь владыке, осеняющему с кафедры народ свечами.

Пошла своим чередом Божественная литургия. Архиерейский хор гремел, многоголосо выпевая слова праздничных антифонов. Ход службы, тайные молитвы и возгласы отец Василий знал наизусть, потому что очень любил богослужение и всегда совершал литургию с превеликим вниманием, страхом и благоговением. А тут от волнения все у него получалось, что называется, не с руки – то петуха на возгласе пустит, то нога ступит не так и не туда. Это еще больше выбивало отца Василия из колеи, и вот уж ему кажется, что все в алтаре на него только и глядят, дескать, какой неуклюжий старик явился в кафедральный собор из глухого медвежьего угла.

После Херувимской в груди зажгло, а потом пришла боль. Она была для него новой. Разломив грудную клетку, она ушла в левую руку, и отец Василий даже служебник уронил.

«Вот, – подумал он, стараясь отвлечься от боли, – мне тут как грешнику в раю. Попал по воле случая с праведниками в кущи-то. Нет бы возликовать, ведь – рай! Всю жизнь сюда стремился. Бога славить надо да травы райские слезами счастливыми поливать, а душе мучительно. Трепещет она и смущается, будто не дома. Отчего так? По грехам моим, не иначе. Наука мне, неразумному попу!..»

Вот и причастие. С сердечным замиранием принимая из рук владыки Тело Христово, отец Василий не поцеловал архиерейскую десницу и, лишь отойдя на правую сторону престола, вспомнил об этом. Все от волнения. А чего волнуюсь? Нечего мне волноваться-то. Это ли волнение! Он вспомнил свою хиротонию – четверть века тому. Вот там он волновался – ничего даже не видел, только свет какой-то перед собой, да голос архиерея: «Аксиос!» Скоро опять споют ему аксиос. А что – верой и правдой служил матери-Церкви, пускай не на виду, пускай звезд с неба не хватал, а просто помогал людям дорогу искать среди темноты житейской. И слава Богу! Слава Богу за все.

Произнеся мысленно эти слова Иоанна Златоустого, отец Василий как-то прибодрился и успокоился даже. И боль за грудиной отпустила. Но когда после причастия все, кто был в алтаре, выстроились в очередь под архиерейское благословение, он вдруг почувствовал сильную испарину и слабость в ногах. Присесть бы на минутку, подумал отец Василий. Но присесть он не успел, да и не посмел бы. Жертвенник вдруг стал подниматься вверх к потолку, на котором были изображены Небесные Силы во главе с Архангелом Михаилом, держащим в одной руке знамя, а в другой меч, и тут в глазах у отца Василия потемнело.

Он упал тихонько, сложившись калачиком на зеленом, с разводами алтарном ковре. Все кругом засуетились.

– Что это с ним? – спросил архиерей.

– Сердце, должно быть, – ответил отец секретарь, с испугом глядя на лежащего без движения отца Василия.

– Да принесите же воды!

– И «скорую», «скорую» вызывайте!

«Скорая» приехала быстро. Мужчина-врач несколько было растерялся в непривычной обстановке алтаря, но тут же пришел в себя, склонился над телом отца Василия и через минуту поднял голову: