Лев Трутнев - Живая душа

Длинноухий ни разу не видел, чтобы мать спала. Когда бы он ни смотрел на нее, она была в постоянном напряжении, в предчувствии опасности, то и дело вскидывала голову, работала ушами и нюхала воздух. Она была осторожной и мудрой. Иначе бы косуленок не дожил до осени.

В светлую тихую ночь, когда косули крались к озимому полю, Длинноухий услышал чье-то хриплое дыхание впереди и остановился. Мать напряглась, нервно вздрагивала. Было безветренно, и запахи с трудом растекались в сыром осеннем воздухе. Как ни старался косуленок определить опасное место, нос его ничего не улавливал. Только косуля, по ей одной известным признакам, поняла эти тревожные звуки и не повернула в кусты, не побежала, а медленно, шаг за шагом, двинулась по озимому полю.

Длинноухий, вытягиваясь всем телом, высоко поднимая ноги, подавался за нею. Он ничего не понимал, но доверялся матери.

Смутное темное пятно возникло впереди. Чуткий нос косуленка наконец различил знакомый запах косули. К ним приближался рослый самец. У него были прострелены легкие, и потому рогач так хрипло и часто дышал. Не поостерегся козел у болотца, когда пришел попить, достал его дробью охотник, ночевавший в лодке, среди кочкарника.

Длинноухому показалось, что это был тот самый козел-рогач, который держался возле них еще летом, вел себя зло и дерзко, гонял его мать, и он напружинился, готовый защищаться. И косуля несколько раз ударила копытом о землю, и, поняв ее, пришелец остановился. Он болел после ранения и был слабым. Болезнь притупила его слух и обоняние, и козел искал сородичей: вместе легче стеречься от врагов.

Длинноухий долго и ревностно следил за рогалем, державшимся в отдалении, но, не уловив никаких враждебных действий с его стороны, стал щипать зеленую озимь.

Луна стояла над тихими пустыми просторами, не затмевая редкие огни разбросанных по степи деревень, над распластанной вдоль тальников озимью, над одинокими зверями. И время стояло, и покой застилал неохватную ширь, и мирной и сонной казалась степь.

Но это только казалось. Из-за увала полыхнул далекий свет, метнулся вдоль тальников, и грохот донесся оттуда, и рев мотора, и жуткий плач подраненного зайца, и косуля вскинулась, рысцой побежала в кусты. Длинноухий, как привязанный, потянулся за ней, не оглядываясь на отставшего рогаля. И еще долго они слушали степную пустоту, но ничего оттуда не доносилось, только хриплое дыхание нового соседа нарушало тишину. Он держался где-то неподалеку, за ближними кустами.

Втроем они улеглись на отдых, полуголодные и обеспокоенные.

Что-то встревожило Длинноухого, и он поднялся с теплой лёжки. Это был не страх, а непонятное волнение, рожденное неясными звуками, долетающими сверху.

Рассвет только-только поплыл над тальниками, холодный и ясный. Его влажное дыхание покрыло сединой и травы, и ветки, и уцелевшие листики на кустах. Мрак с неохотой убирался в укромные места, а звуки, взволновавшие косуленка, росли, надвигались. И тут Длинноухий увидел на светлом клочке неба летящую стаю птиц. Это они издавали столь печальные и мелодичные крики. То были белолобые гуси. Их путь лежал на юг, к далекому морю, и они прощались с равнинами, на которых останавливались весной и отдыхали. Длинноухий этого не знал, но звуки, доносившиеся от пролётной стаи, заставляли трепетать его маленькое сердце. Косуленок стоял до тех пор, пока гуси не исчезли за тальниками, а крик их не растаял вдали.

Озимь, прихваченная холодом, полегла, и косули стали уходить к ближнему увалу, в седловине которого росла мелкая и сладкая от мороза полынь. Длинноухий заметно подрос и был лишь чуть-чуть ниже матери. Все чаще и чаще он шел впереди взрослых косуль. Мать не противилась этому, а хворый рогач обычно двигался далеко сзади и не претендовал на какое-либо главенство.

Однажды они долго паслись на увале, срывая головки душистой полыни, и так увлеклись едой, что не заметили, как к самому гребню увала подобрался мощный рыскающий свет. Он ударил из-за гребня неожиданно, резко, всеохватывающе и осветил косуль. Ветер донес рев мотора, вонь выхлопных газов. Косули замерли, ослепленные и испуганные. Черная стена ночи окружила их со всех сторон. А свет быстро приближался. Как от всего неизвестного, от него исходил подавляющий волю страх. Тело у Длинноухого застыло в нервном напряжении. Он не мог ни шевелиться, ни пищать. В этот момент раздался оглушительный грохот, еще и еще. Косуленок увидел, как ткнулся рогами в землю козел, как в прыжке опрокинулась мать, и, обезумев от страха, будто подброшенный пружинами, сиганул на темную стену, второй, третий раз и, догоняя ее, понесся скачками. Сзади опять грохотало. Что-то больно секануло ему по уху, но Длинноухий несся вперед, и степь убегала от него, а рев и свист настигали. Вдруг косуленок почуял запах ивовых кустов и повернул в ту сторону. С разгона он врезался в густую траву и упал. Жгучий свет ударил по кустам, но они были плотными. Длинноухий, прижавшись к земле, слышал людские голоса, лязг вонючего железа, но не вскакивал, боясь стука собственного сердца.

Потом свет удалился, рев мотора затих, и косуленка окружила непроглядная ночь. Он немного успокоился, снова стал слышать и чуять пространство, но тоска по матери до того сдавила его сердце, что из темных глаз косуленка потекли слезы. Он не мог думать, но чувствовал звериным чутьем, что с нею случилась непоправимая беда.

Рассвет принес с собой редкие снежинки и непреодолимое чувство голода. Длинноухий поднялся, долго осматривался и побрел вдоль опушки, выискивая зеленые побеги отавы [62]. Он обошел по кругу чуть ли не все кусты и вдруг уловил непонятный запах. Это был запах косули и еще какой-то, более сильный и жуткий. Косуленок прыгнул за куст, стал наблюдать оттуда. Но вокруг было спокойно, и он двинулся вперед, останавливаясь с каждым шагом. Запах усилился, хотя на поляне никого не было. Он шел из травы, приторный, страшный. Длинноухий, пружинисто ступая, прошел еще немного и увидел то, что осталось от матери-косули и рогаля, – шкуры и внутренности. В глазах у него потемнело, тошнота сжала желудок. Прыгнув за куст, косуленок бежал до тех пор, пока не кончились тальники. Впереди лежала тихая степь, но страх гнал Длинноухого дальше, и он рванулся в беспредельное пространство.

– Пора переобуваться, – сказал дед мальчику. – Сейчас охотники начнут выплывать, поглядеть надо, кто что добыл и сколько…

Они сидели в машине, стоявшей у самой кромки озера, и ждали, когда накатятся сумерки. В широкий пролом, пробитый в камышах охотничьими лодками, виднелся опаленный закатными красками плёс, и из-за него, из тростниковой глуши озера, доносились редкие хлопки ружейных выстрелов.