Лев Трутнев - Живая душа

– Может, не их? – холодел от жалости мальчик.

– Может, и не их, зайчишек.

Дед снова гнал машину в темноту, напрямую, и они замолкли в нервном напряжении.

Впереди зачернели тальники. Машина, покачиваясь, пошла вдоль их опушки.

– Не видно: ушли. – Дед вглядывался в освещенное пространство. – Долго я проковырялся. А может, и заметили нас, куда-нибудь заехали между кустами. – Он остановился, вытянул из кармана, пришитого на чехле сиденья, ракетницу. – Зверье не хочется пугать, а посветить нужно. – Дед вставил в ствол ракетницы патрон. – Пусть знают, что не простая машина за ними гналась.

Выстрел ударил в уши, хотя дед и высунул ракетницу наружу. Мальчик аж зажмурился от внезапного ослепительного света. Розовый шарик, закатываясь под самое небо, сыпал искры, широко выхватывая из темноты тальниковые заросли. Но и на этот раз никого не удалось увидеть.

– Небось удрали, – успокаивался егерь.

Шарик с искрометным треском сгорел, и совсем непроницаемая тема окружила машину. Но тут дед зажег фары.

Едва машина обогнула кусты, как далеко, под увалом, замелькали красные точечки задних фонарей какого-то автомобиля.

– Зря мы с тобой радовались! – как выдохнул дед. – Это они, светуны. – Он бросил машину в крутой вираж и газанул. – Пристегнись, а то вылетишь в стекло!

И затрясло, забросало машину в стремительной гонке. Мальчик успел защелкнуть страховочный ремень и уцепился за щиток панели. Свет бил в темноту мощно и широко, и красные точки приближались, становились больше, круглее. Машина, что шла впереди, по неторной дороге, не торопилась. Люди, ехавшие в ней, не старались убегать или прятаться. С разгона обогнал их дед и засигналил светом, останавливаясь.

В опущенное стекло высунулся мужчина в очках и крикнул:

– Пьяный, что ли, под колеса прешь?

Дед шустро полез из машины. Мальчик замер, притаил дыхание, следя за ним, за чужой машиной-вездеходом, за человеком в очках.

– А-а, знакомый! – Дед, наклонившись к боковому стеклу, разглядел кого-то в чужой машине.

– В чем дело? – Задняя дверца вездехода открылась, и мальчик узнал того охотника, который толкнул деда на сходнях.

– Фарами вы светили у тальников? – спросил дед. – Я выстрелы слышал.

Мальчик отстегнул ремень, потянул руку за спинку сиденья и нащупал холодную рукоятку ракетницы. Он решил постоять за деда, если будет нужно.

– Не городи зря огород. – Долговязый не стал вылезать из машины. – Мы стояли под кустами, закусывали и ничего не видели и не слышали. Тем более никого не светили.

– Вы браконьерили! – стоял на своем дед. – Чую, что вы! Покажите, что у вас в багажнике!

– Э, не балуй! – сказал очкарик. – Ты не сотрудник милиции, не имеешь права на догляд.

– А то что за кровь? – Дед наклонился к задней дверке.

– Утиная, егерь, утиная… – Долговязый вел себя спокойно и уверенно, ехидно ухмылялся. – Так что зря ты машину бил, догоняя нас.

– Да нет, не зря. Фамилию я твою знаю, номер машины тоже – вот и составлю протокол, коль не показываете багажник, а там пусть разбираются, кто повыше.

– Не мути воду, старик! – озлился очкарик. – Сейчас это не пройдет: другие времена…

Вездеход рокотнул мотором, обдал пылью откачнувшегося деда и покатил небыстро, спокойно.

Дед вернулся. От него пахло выхлопными газами и полынью.

– Все равно акт напишу! – с некой виной в голосе пообещал он мальчику. – Хотя нервы помотают, и то дело, урок. – Дед похлопал его по спине. – Ничего, придет время – изведем таких вот охотников!

Мальчик понимал, что деду неловко за свое бессилие перед браконьерами, и жалел его, сознавая, что по-иному в такой момент не повернуть. Ему вновь представился изящный косуленок, и сердце ёкнуло.

– Тогда никого и не останется, – с горечью вымолвил мальчик.

Дед не ответил, разворачивая машину в сторону деревни, – он сам этого боялся.

Бежал Длинноухий долго. Слух его ловил шелест высохших трав, тугой шум ветра, стук земли под копытами, а в ноздри текли стойкие запахи: хлебные, полынные, ивняковые и болотные, сухие и влажные, и косуленок огромными зигзагами обходил подозрительные места.

Постепенно прыжки его стали реже, короче, и Длинноухий перешел на шаг. Почуяв влажные испарения озера, он повернул на них и скоро услышал тихий шелест тростников. Слабый хриплый звук вылетел из его горла, но никакого ответа не последовало. Лишь холодные камыши монотонно шумели. Косуленок медленно пошел по зарослям, отыскивая съедобную траву, и добрёл до воды.

Глухое плёсо лежало перед ним неохватной гладью. Напившись, он долго выбирал место для лёжки: в густых камышах было сыро, а выше – голо. Ветер донес в камыши слабый запах леса, и Длинноухий выскочил было на бугор, но на этот раз побоялся открытого пространства. Он лег у самой кромки густой травы, под кочку, и вскоре успокоился.

Уныло и однообразно дул ветер, нагоняя хмарь, уныло и однообразно шумели тростники, и косуленок стал дремать, все время шевеля ушами и раздувая ноздри. Полностью довериться этому однообразию он не мог.

Холодало. Быстро и неумолимо надвигались сумерки. На озере, за спиной Длинноухого, прогремело несколько выстрелов, и он вскочил, долго топтался на месте, оставляя следы. Беспокойство не покидало косуленка все время, с той самой поры, как он остался один. Выстрелы снова напомнили ему о матери-косуле, слепящем свете, погоне, отвратительном запахе…

В серых сумерках маскироваться было удобно, и Длинноухий долго шел краем займища, пока не оказался возле маленького островка низкорослых ивняков. Их запах напомнил ему о родных тальниках, о матери, детстве, и он побежал…

Свет Длинноухий увидел неожиданно, далеко сбоку, и сразу остановился. Его вновь охватил страх – это был такой же свет, какой отнял у него мать, – захватывающий чуть ли не всю степь, слепящий, жгучий. Косуленок стоял недолго. Инстинкт самосохранения был сильнее всех страхов. Рев приближающегося автомобиля подхлестнул Длинноухого. Он резко повернулся и бросился назад, к камышам.

Свет бил ему в спину, бросая на траву мечущуюся тень, и косуленок старался уйти от этой страшной тени в сторону, но она была проворнее его и пугала, мельтеша впереди. Перед глазами у Длинноухого все причудливо переливалось, а рев оглушал, и он доверялся только своему чутью. С разгона рассек косуленок камыши и бежал по ним до самой воды. Дальше хода не было: впереди плескались беспокойные волны озерного плёса. Рев притих на краю камышей, и наступила плотная темнота.

Вздрагивая от изнеможения и внутреннего озноба, Длинноухий, крадучись, пошел вдоль края плёса, с беспокойством вглядываясь в смутно белеющую воду. Со всех сторон его окружали шелестящие на ветру камыши, плотные и темные, и неведомо было, что там в них. Нет ли врагов? Услышать и увидеть их в такой темноте было невозможно, а запахи косуленок захватывал только те, что приносил ветер. В любой момент Длинноухий мог столкнуться с опасностью. И он уходил подальше от тревожного места, до предела напрягая все свои силы.