Лев Трутнев - Живая душа

– Пошел, пошел отсюда, беги!

Как ни жалко ему было прогонять дикого красавца, но мальчик понимал, что нетрезвого отца не уговоришь.

– Беги!..

Косуленок заметил враждебное движение, услышал сердитый голос и одним махом сиганул за изгородь. Путь в родную степь был свободным. Длинноухий поймал ноздрями знакомые ему запахи и прытко пошел в сторону заветных тальников, к спасительным кустам, к жизни…

Мальчик, уверенный в том, что это был его знакомый косуленок, притаился за дверью, когда распаленный ярой страстью отец выскочил на крыльцо. Так же незаметно он вернулся в свою комнату и спрятался под одеяло. У него появилась тайна, добрая тайна, с которой светлее стало на душе и которой он мог поделиться с дедом, а после, через некоторое время, и с отцом…

Мягкая желтизна, съедая все краски, заливала небо и тундру. И тихие воды озера, расплеснувшегося среди бескрайнего заболоченного пространства, струились в легкой зыби к большому янтарно-огненному солнцу. Прозрачный голубой день угасал на короткое время, стирая глубину и ясность тундры и унося нежное тепло северного лета.

Белолобые гуси выбрались с мелководий на травяную зелень. Они закрыли прибрежные низины серыми рядами стай, вычернили красноватые от недозревшей морошки моховые возвышения. Беспрерывный их гогот плескался над болотом, сотрясая чуть-чуть дрожащий от испарений воздух. И в этот мирный шум живой природы исподволь стал вливаться тугой рокот мотора. Возникнув далеко за пределами гусиных гнездовий, он нарастал поминутно, пока не заглушил своим гулом все звуки тундры: тяжелая машина в вираже снижалась над стаями. Гуси ошалело хлынули на озерное плёсо, затрепыхались в панике, поднимаясь. Машина, сверкая лопастями, брызнула всплесками огня – выстрелы потонули в мощном ее грохоте. Многие взлетевшие гуси камнем или кувырком срывались вниз, на вспенившуюся от тугих воздушных струй воду. Густые стаи озерных птиц разметывались над тундрой.

Молодой белогрудый гусак, пока нелётный и неопытный, пробился в мелкий кустарник и сунулся под моховую кочку, вытянув шею, – страх придавил его к земле.

Еще долго раскалывался воздух выхлопами кружившей над болотом машины. Потом она грохотала на одном месте, сотрясая хлипкую приозерную почву, – люди собирали трофеи, – и только после этого стала удаляться в поблекшие дали, тише и тише напоминая о себе.

Звон гнуса снова повис над тундрой. Лишь отдельные вскрики гусей, ищущих свои стаи, печально раздавались над озером.

Гусак вылез из-под кочки и, помогая себе крыльями, рванулся туда, где когда-то было гнездо, из которого он, вылупившись из яйца, вывалился в теплую, прогретую незаходящим солнцем воду, где жила его семья. Молодого гусака окружили знакомые птицы, но своих близких среди них он не нашел, хотя плавал и кричал долго, почти всю короткую ночь.

Редко кто из молодых гусей старался отогнать приблудного гусака от своей стаи. Чаще всего его оставляли без внимания. Тем более что таких одиночек перволетков было на озере немало. Кормясь или отдыхая, Белогрудый постоянно ощущал чье-нибудь присутствие поблизости и мало тревожился. Тоска по утерянной семье гасила почти все его другие чувства, медленно, постепенно утихая.

Скоро вместе с другими стаями Белогрудый начал осваивать низкие и высокие полеты, секреты построения в цепочки и треугольники, команды вожаков, одновременно подробно запоминая ориентиры тундровых просторов. В нелегких этих учениях истаивало короткое полярное лето, креп и набирался сил Белогрудый…

Темнее и холоднее становились ночи. Тундра окрашивалась густым багрянцем. Трава грубела и жухла. На узкой косе между двумя озерами гуси плотно сдвигались в чутком ночном сне. Молодые занимали середину, а по краям тянулись ряды старых опытных птиц.

Белогрудый не любил тесноту и всегда старался держаться поближе к краю, и обязательно с подветренной стороны. Здесь почему-то всегда было меньше претендентов на моховые подушки, а спать на них – удовольствие: и мягко, и тепло. Но очень скоро Белогрудый понял свою оплошность. Ветреной, жгуче-холодной ночью он так засиделся в своем теплом гнездышке из мха, что не услышал, как все огромное скопище гусей с тревожным гоготаньем стало смещаться к воде. Только чудо спасло Белогрудого: молодой неопытный песец, прыгнув из коварной темноты, не смог достаточно крепко ухватить его за гузку. Зубы зверя лишь больно царапнули кожу на уязвимом месте, срезав перья. Вскрикнув от боли и страха, Белогрудый взвился в ночное небо и, одурев от неожиданного ветра, пронесся долгим кругом над озером, пока не успокоился и не различил белое расплывчатое пятно воды. С тех пор он мостился ближе к озерному плёсу. Там было сырее и не так удобно, но безопаснее: всякий зверь идет не от воды, а к воде и на ветер. Только раз белая сова совсем низко проплыла в мягком полете над краем гусиного сборища, едва не задев Белогрудого когтистыми лапами, – хищники всегда хватают крайних и отстающих, – и после этого гусь, как все молодые птицы, стал уходить в середину стаи.

Ночь была особенно холодной. Белогрудый глубоко поджимал лапы, прятал клюв между крыльями, но все равно чувствовал озноб. Плотная темень и морозная тишина сковали тундру, лишили ее живого дыхания. Даже гуси-говоруны помалкивали в тревожном оцепенении.

На рассвете, когда заблестело от дальнего света озеро, птицы стали медленно двигаться к воде. Но их тела не погрузились в привычную и приятную стихию, а клювы натолкнулись на неподатливую твердь. Только старые гуси топтались в тревожных хлопотах на своих сторожевых местах, гогоча перед дальним полетом.

Низкое солнце поднялось лениво, тускло, и тундра засветилась под теплыми его лучами, чуть-чуть повеселела. Проголодавшиеся за ночь гуси стали кормиться, щипля холодную от инея траву и глотая ее вместе с изморозью. Тревожное волнение охватило всех птиц, и беспрерывный гогот висел над застывшими озерами.

Белогрудый почувствовал беспокойство сразу, как только уловил слабые отсветы далекого рассвета, но не мог понять его и еще больше возбуждался, махал крыльями и кричал, вторя стаям, бестолково, неопределенно.

И вот станица [65]за станицей начали подниматься гуси с родных застывших озер и уходить в сторону солнца.

Белогрудый прибился к одной из стай. Ему даже место уступили посредине строя, как гостю и сильному гусаку, способному потянуть за собой в полете более слабых перволетков.