Аркадий Красильщиков - Рассказы о русском Израиле: Эссе и очерки разных лет

Он осмотрит твои зубы, пощупает мышцы и не станет заглядывать в душу. Он найдет для тебя работу, снова сделает нужным кому-то… Лишит тебя опостылевшей свободы, вновь превратит в раба.

Что из того, что ты перестанешь быть нужен самому себе. Успокойся, присядь на каменную тумбу, хранящую углы арки въезда во двор от тележных колес, жди трамвая № 19, он прикатит двуглазым веселым чудовищем и увезет в детство, к Некрасовскому рынку, где встретит тебя мама с тяжелыми котомкам в руках и скажет: «Как же долго тебя не было, сынок. Как ты мне нужен. Ты даже представить себе не можешь, как ты нужен мне».

Он любил и берег себя. Иосиф знал: только размеренная и спокойная жизнь плодотворна. Жизнь, наполненная физическими упражнениями, прогулками по окрестностям города с последующим и обязательным посещением бань.

Он знал, что писательство – плод праздности. Он знал, когда отдыхает тело, трудится душа. Но вялые мышцы неизбежно начинают мстить мозгу. Человек попадает в ловушку своей собственной неподвижности и умирает самой нелепой, глупой смертью.

Иосиф не хотел умирать. Он всегда ненавидел смерть. И в молодости, и вот теперь, когда он стал стариком.

Труд был закончен. Работа всей его жизни. Он сказал себе, что должен любить и уважать первого читателя. Мало того, и этот, первый, обязан любить и уважать его самого.

Иосиф дал рукопись сыну Эльазару. Он ничего не сказал в момент вручения. Он только произнес, будто нехотя, небрежно:

– Прочти вот это.

– Отец, – улыбнулся сын. – Ты самый замечательный сочинитель в мире. Ты самый честный и мудрый историк. Мне нет необходимости читать все эти свитки, чтобы сказать тебе это.

– Историк не может быть сочинителем, – нахмурился Иосиф. – Его хлеб – документ, правда документа и событий, ответственность перед своей собственной памятью и потомками.

– Извини, – сказал сын. – Я верю, что эта рукопись составлена именно так.

– Ты все-таки прочти, – повторил Иосиф, в тайне надеясь, что сын – умница, но шалопай и гуляка, откажется от утомительного труда чтения.

Эльазар держал свитки на руках, как ребенка, но чужого ребенка.

«Он плохо выглядит, – подумал Иосиф. – В его возрасте нельзя так плохо выглядеть… А я не должен позволять себе неопределенность чувств. Все эти метания изнуряют душу и ослабляют тело».

– Ладно, – сказал он сыну и сделал попытку забрать у него свитки. – Оставь это… Беги по своим делам. В твоем возрасте шум женских одежд важнее тишины рукописных страниц.

– Ты обиделся, – отступил на шаг Эльазар. – Вот глупости. Я обязательно прочту все, что ты написал. Ты великий человек, и я преклоняю голову перед твоим талантом.

Он и в самом деле склонился перед отцом, прижимая свитки к груди, а Иосиф запустил длинные, нервные пальцы в его жесткую, курчавую шевелюру. Он подумал в тот момент, что такие волосы могут быть только у сильных и здоровых парней, наделенных крепким характером. Он нагнулся и поцеловал сына в голову.

Прошло тридцать дней. Срок, вполне достаточный, чтобы прочесть рукопись. Но Эльазар не торопился отдать ее отцу. Мало того, он будто старался не попадаться ему на глаза. Иосиф устал ждать.

Он сам пришел к сыну. Тот спал в неурочный час, истомленный приключениями ночи. Иосиф присел на подушки рядом с изголовьем спящего юноши.

Он сидел так долго, вглядываясь в лицо сына, будто стремился разгадать его судьбу. Наконец, он решил разбудить юношу:

– Эльазар.

Сын не просыпался.

– Эльазар! – повысил голос Иосиф.

Сын резко поднялся, будто и не спал вовсе. Он стоял, прижавшись спиной к стене, и смотрел не на отца, а на масляный светильник в его руке.

– Что с тобой? – спросил Иосиф. – Ты всегда смотрел мне в глаза. Что случилось? – Он нагнулся и задул светильник, потому что там, над плоской крышей дома, тяжелое облако освободило солнце, и яркий свет из прямоугольного отверстия под потолком залил комнату сына. Свитки рукописи старика были разбросаны по каменному полу.

Юноша невольно зажмурился. Солнечный луч ослепил его.

– Прости старика, – начал было Иосиф.

– Ты не старик, – прервал его Эльазар. – Не говори так.

– Хорошо, – улыбнулся Иосиф. – Все же прости меня, но должен тебе сказать, что излишне спорить с природой. Это вредно для здоровья. Ночью мир наш, деревья, цветы, животные и насекомые, – все это спит, а днем, разбуженное светом к действию, бодрствует.

– Вчера, – растерянно забормотал сын. – Поздно… У Клавдия… Пришлось задержаться…

– Пусть подобное будет исключением, – сказал Иосиф, приблизившись к сыну и с нежностью прикоснувшись к его обнаженному плечу.

Эльазар молчал, оставаясь все в той же позе. Иосиф прошелся по комнате, легко нагнулся и поднял один из свитков.

– Ты прочел это?

– Да, прочел, – прокашлявшись, ответил сын.

– Утром – вода твой первый друг, – сказал Иосиф. – Омой лицо, а потом мы поговорим.

Сын покорно вышел из комнаты. Иосиф развернул один из свитков.

«Весь город превратился в поле брани заговорщиков и их приспешников, – прочел он, – и оказавшийся между ними народ был растерзываемым ими на части, словно огромный труп…»

Вошел сын. Лицо Эльазара порозовело, в глазах появился блеск. Все это с удовольствием отметил Иосиф.

– Ты производишь омовение холодной водой, – сказал он. – Это похвально. Итак, что ты можешь сказать о моей книге.

– Я уже все сказал, – тупо и равнодушно произнес Эльазар. – Ты лучший из сочинителей.

– Собери свитки, – попросил Иосиф.

Казалось, сын был рад предложенному. Он слишком долго подбирал свитки, а затем аккуратно сложил их у ног отца.

– Вот, – сказал он. – Ты не волнуйся. Все здесь. Все в полном порядке.

Иосиф собрал свой труд и молча направился к проему двери. На пороге его остановил тихий, еле слышный голос сына.

– Ты предал их, – сказал Эльазар.

Иосиф остановился так, будто перед ним внезапно выросла стена.

– Ты предал их, – повторил уже громче сын.

Иосиф резко обернулся, роняя свитки.

– Я спас их всех от забвения! – крикнул он в лицо сыну. – Я подарил им бессмертие.

– Ты предал их, – вновь повторил Эльазар.

– Чем предал? – теперь уже негромко спросил Иосиф. – Тем, что понял бессмысленность сопротивления. Я сохранил жизнь себе и многим из них, потому что в сопротивлении не было смысла. Я знал это задолго до войны. Я был в Риме. Они не были там. Враг уничтожает строптивых и слабых. Враг милует мудрых и покорных.

– Враг милует рабов, – сказал сын из тени.

– Я не раб! – снова повысил голос Иосиф. – Творец не может быть рабом. Мой дух свободен. Я прославил наш народ. Я обессмертил героев.

– Ты уже говорил об этом, – сказал Эльазар.