Валентина Астапенко - Далеко ли до счастья

Убитая ответом, Лиза умолкла. Теперь предстоящая свобода вовсе не радовала её, как минуту назад. Она погрузилась в полное безразличие к себе и к своей будущей судьбе.

Казалось, прошла вечность, прежде чем Лиза вернулась из небытия. Наконец, рассудив, что изменить ничего нельзя, собрала последние силы и напомнила о себе:

– Самир, Самир, ты ещё здесь?

– Здесь, – отозвался он откуда-то из темноты, что-то с грохотом перекладывая с места на место.

С усилием, но внятно, она медленно выговорила:

– Послушай, ты меня за большие деньги выкупил. Как же я расплачусь с тобой? Мне надо будет работать всю жизнь. А где я тебя потом отыщу?

Подойдя к ней вплотную и направив фонарик прямо в лицо, Самир наклонился так низко, что Лиза почувствовала его горячее прерывистое дыхание. В свете фонарика ей очень хорошо было видно его лицо. Она только успела подумать: «Какие же у тебя красивые глубокие глаза! А ресницы… пушистые, как и прежде», – а он уже приставил указательный палец к её груди и, сурово сведя брови и раздувая ноздри, раздражённо спросил:

– Откуда ты знаешь про деньги?

– Я слышала ваш разговор, – будто извиняясь, робко объяснила Лиза.

Он посуровел ещё больше и строго, почти грубо приказал:

– Так, значит, Снегурочка. Слушай и запоминай. Меня ты не знаешь. Разговора никакого не слышала. Поняла?

– Да, но как же деньги? Ты, наверное, отдал последнее? – настаивала на своём Лиза.

– Никак. Считай, что это не твоё дело… Буду живым, инша Аллах, я снова заработаю эти деньги, а мёртвому они не нужны. А потом… ты что, забыла девиз отряда «Непобедимые»: «Равнодушию – бой»?

– И ты помнишь это?! – воскликнула она с жаром.

– Я это не могу забыть… – Самир немного задумался о чём-то, затем досказал скороговоркой: – А про деньги не беспокойся, мне их не жалко. Только теперь… – он резко поднялся: – теперь наши дороги разошлись. Тебе нечего здесь со мной таскаться, а мне никак нельзя уехать. Я помню наш девиз и поэтому не могу смотреть, как страдает мой народ…

Успокоившись, он вдруг опустился на колени перед девушкой, сухими горячими губами припал к её руке и прошептал:

– Прости меня, Снегурочка!.. Не бойся, я оставлю тебя у надёжных людей. Они о тебе позаботятся, а потом передадут «вашим». Тебя я вытащу, инша Аллах! Так что… живи, Лизонька. Живи, Снегурочка!

Бабка Варя глянула в окошко и ахнула: куры разбрелись по всему огороду и вольничали, где хотели. Она шустро, как молоденькая, выскочила во двор, на ходу ругая себя:

– Ба! Калитку забыла на вертушку закрыть. Ах, беспамятная… И куда глаза-то мои глядели?

Грузная фигура хозяйки в стареньком платье-балахоне, схваченная фартуком, словно огромный сноп, неуклюже заметалась по междурядьям. Ситцевый линялый платок, завязанный узлом сзади, взмок от пота и, сбившись на затылке, едва не сваливался с головы.

– Кыш вы, кыш, окаянные! Да куда вас несёт-то, ироды?

Но непослушные куры носились как полоумные прямо по грядкам, вытаптывая зелень. Наконец, захлопнув калитку в огород, она, отпыхиваясь и обтирая на ходу фартуком красное лицо, подошла к крашеному крыльцу и присела на вторую ступеньку: подняться выше не было сил.

Скрестив на коленях мужицкие натруженные руки, уткнулась в них и впала в забытьё. Перед глазами как наяву – картинка, которая прокручивается ежедневно: за столом – пятеро сыновей, пять её кровиночек «толкут в ступе воду». Управляет собранием старший, Иван:

– Ну, что, давайте думать, как нам вырулить из ситуации. Я бы, конечно, девчонок к себе взял, но Вера Александровна моя, сами понимаете, женщина с норовом и никому спуску не даст. Может, Афанасий, ты приютишь племяшек?

– Нет, ребята, увольте, у меня своя куча-мала, от этого добра не знаю, куда самому бежать.

– Понятно… А ты, Лёва, как? У тебя, глянь, какие апартаменты в городе! Живёшь – кум королю: свои магазины имеешь!

– Вы что, смеётесь?! Зинка совсем затюкает девчонок. Да у неё и опыта никакого – с детьми нянчиться. Если материально – завсегда пожалуйста.

– Ладно. А ты, Кирюха, что скажешь?

– Да что я…

– Ясно. Колян, я тебя и не спрашиваю: верный ты дружок зелёного змия… Слушай, мать, раз такое дело, может, пристроить их куда-нибудь… ну, в интернат, что ли, какой… пока. Ведь им учиться надо.

Смолчала Варвара Авдеевна, сглотнула обжигающие нутро слёзы, горестно опустила голову и вышла во двор.

…Очнувшись, бабка Варя вдруг заволновалась:

– Да Шурка-то где? Отпросилась ить на час только в клуб. С женихами небось хороводится… Узнаю, космы-то повыдеру. Анютка-а-а! – крикнула она, чтобы младшая внучка услышала её в избе. – Зачерпни водицы ковшом да вынеси сюда!

Но пятилетняя девчушка играла с куклами в дальней комнате и не слышала. Пришлось бабке Варе сбросить разбитые тапки и пойти в избу. Большими глотками, с громким бульканьем, она жадно влила в себя почти весь ковш воды и устало опустилась на широкую крестьянскую лавку, как раз напротив сиротливо выглядевшей давно не белённой русской печи.

Вдруг распахнулась дверь и влетела запыхавшаяся Александра. Большие серые глаза лучились какой-то особой радостью.

– Баб, я немного задержалась. Обсуждали мои стихи, говорят, в печать отдадут, – она то и дело отбрасывала прилипавшую ко лбу чёлку и продолжала стоять на месте, переминаясь с ноги на ногу, не зная, как вести себя дальше в присутствии строгой бабушки.

– Пропечатают, говоришь? – она взмахнула правой рукой и принялась нещадно сечь воздух. – Вчерась у тебя волитбол, позавчерась – ишшо чо-то, сёдни – стихи. Стихами твоими, девонька, сыт не будешь. Глянь-ка ты, кака обчественница! Тута поливка, прополка опять жа. Ты, бабка, хошь разорвись! Да стирки вон накопили целый воз. Стирай, старая, марать есть кому! Нет чтоб хотя печку вот подбелить, дак носится как угорелая, – её голос почти срывался на крик, но вдруг, осёкшись, перешёл на шёпот, и она договорила скорее самой себе: – Свалились вы на мою головушку, прости, Господи!.. Ой, батюшки, поясничку-то как секёт…

Бабка Варя не притворялась, её и без того непривлекательное лицо искорёжилось от боли.

– Дай-ка, Шура, мне мазь… на полочке в комнатке лежит.

Хорошо, что бабушка отправила её по делу, иначе бы она не стерпела и разревелась. Унизительно, гадко выслушивать бабкины напраслины. И первой мыслью всегда было в таком случае – убежать, убежать куда глаза глядят, всё равно куда, превратиться в маленькую мошку и забиться куда-нибудь в щель, чтобы ничего не слышать и не видеть. «Вот закончу школу – и уйду. Непременно уйду. Стану работать. И заживём вдвоём с Анюткой», – успокаивала она себя всякий раз, когда бабка Варя бранила её.

Но вдруг Александра представила тоскливый бабушкин взгляд. «Как же она с хозяйством своим управляться будет? И ведь её не бросишь. Ну, покричала да покричала… с кем не бывает?»