Александр Кустарев - Вальс

Когда государство решило проблему выживания граждан, раздав всем талоны на питание, то соседи получили на руки талоны и на Лилю с дочкой. Тут им подвернулась безусловная возможность доканать Лилю, но они ею, сукины дети, не воспользовались. Осаждающие стали неизвестно почему отдавать пайку осажденным, в результате чего осада практически сорвалась.

Каким умом осадное войско рассчитывало, никто никому вразумительным образом не разъяснил. Но факт, что Лиля с дочкой по талонам получали вместе со всеми и питались не хуже соседей. Соседи, можно сказать, и плакали, и матерились, но питание исправно передавали тем, кому оно надлежало. Что за нерасчетливость, ей-богу, о русский народ!

Но, делая одной рукой добро, он же, дери его за ногу, другой рукой нарушает права человека.

Соседи, хотя и продолжали Лилю со своих же рук кормить, но по линии закона продолжали тиранить. Суд долго рассматривал каждое обстоятельство и все не мог вынести решение, потому что согласно законам оказывалось, что комнату выбывшей буфетчицы не следовало отдавать никому. Согласно законам ее полагалось отдать какому-то постороннему человеку из общей очереди на жилплощадь.

Дело заходило в тупик. Но тут объявилась буфетчица. Буфетчица прибыла в собственную комнату не одна, а с мужем. Муж был с Кейптаунского порта, черный, как сапог. У него в Кейптаунском порту возникли осложнения с пропиской. И ему легче оказалось прописаться на жилплощади в Москве. Осаждающие разбрелись обратно по своим соседним комнатам. А Лиля с дочкой снова пошли по миру.

Мир был велик и ходить по нему можно было долго. Тем более что каждый раз, когда Лиля впадала в переделку, оказывалось, что она совершенно одна. Всякий раз приходилось начинать сначала, тогда как другие, как ей казалось, прибрав однажды кое-что к рукам, уже своего из рук не выпускали и так помаленьку подкапливали, подкапливали. Ничего удивительного, что они оказывались сильнее, когда их интересы сталкивались с Лилиными.

Короче говоря, Лиля просто не знала, куда идти. Ее ресурсы были исчерпаны.

Хотя не совсем. Подрастала дочь. С одной стороны, ее надо было куда-то пристраивать. С другой же стороны, на этом можно было бы выехать и самой.

Все же дочь была еще недостаточно велика, и Лиле пришлось принять не очень-то веселое решение. Она сдала дочь в детский дом. Это было непросто. Для этого нужны были основания. То, что Лиле негде было жить, не считалось серьезным основанием. Лиле было указано, что жить ей в Москве негде по ее же собственной вине. Но в нашей огромной стране место ей найдется. Она, например, может завербоваться на Крайний Север, поехать туда вместе с дочерью. Там ей дадут семейное общежитие. Лиле даже конкретно назвали пару адресов.

На это Лиля только внутренне усмехалась. Дело в том, что на Крайний Север она собралась и сама. Но дочь с собой брать не хотела. Во-первых, дочь ей была бы там помехой. Лиля еще надеялась найти там жениха. Ей рассказывали разное сказки про Крайний Север. Не то чтобы она очень верила сказкам, но когда нужда припрет — любой ахинее поверишь.

Но дело было не в этом. Лиля планировала оставить дочь в Москве с важной политической целью. Ведь была же еще квартира Веселовского, и если кто о ней, увлекшись интересным чтением, позабыл, то это не Лиля. В квартиру к Веселовскому после скандального и аморального развода идти было невозможно. Веселовский позвал бы кого надо, и Лиле били бы морду. Но права на эту квартиру, хотя и разведенная, она сохраняла. Нужно было только дождаться, когда Веселовский помрет.

Лиля готова была ждать, но ждать на улице было никак невозможно. Все шло к тому, чтобы покинуть Москву, завоеванную в свое время с таким трудом. Но, уехав из Москвы, она потеряет контроль над квартирой. Вот почему Лиля хотела оставить дочь в Москве. Расчет был на то, что после смерти Веселовского дочь, живущая поблизости, будет первым и непобедимым кандидатом на веселовскую жилплощадь.

Некоторое время Лиля колебалась, болталась вместе с дочерью по пригородам, ожидая, что инвалид наконец-то сойдет со сцены, но инвалид оказался большим жизнелюбом. У него, как говорят образованные, обнаружилось второе дыхание.

А фактически дело обстояло так. Пара друзей прослышали, что Веселовского, находившегося на грани естественной смерти, покинула подруга жизни. Они страшно возмутились и решили, что их долг — помочь ветерану. Они собрались вместе с еще несколькими однополчанами и придумали установить над Веселовским присмотр. В конце концов, вместе на войне кровь проливали. Не бросать же старого товарища в незаслуженной беде.

О старая боевая дружба! О война! О окопное братство! На вас вся надежда. Ни на что другое надежды нет. Кооператив по спасению Веселовского от голодной смерти взаперти был создан. И действовал так успешно, что Веселовский, вместо того чтобы помереть, встал и пошел.

Чудо было настолько очевидным и сногсшибательным, что Веселовский привлек к себе внимание журнала «Огонек». Корреспондент «Огонька» наведался к Веселовскому, обнаружил, что он довольно-таки омерзительный старик, но однополчане-ветераны ему приглянулись, а Лиля, судя по откликам о ней все тех же однополчан, выходила и вовсе превосходным материалом.

Корреспондент «Огонька» решил ее разыскать и припереть как следует к стенке, с тем чтобы из нее получилась хорошая статья. С моралью в обществе не все обстояло благополучно. Нужны были удачные примеры, как положительные, так и отрицательные. Надо было поведать людям образцы для подражания, и чтобы уж не было совсем скучно, то выводить кого-нибудь к позорному столбу, не слишком часто, но достаточно регулярно.

Корреспондент «Огонька» нашел Лилю в плачевном состоянии на станции Фирсановка, в доме, который хозяйка сдавала целиком московским студентам. Лиля с дочерью снимали там угол, отгороженный ширмой от целой оравы молодых коблов, пивших водку в конце каждой недели и весело матерившихся каждый день с утра и до вечера. Лиля работала ночной уборщицей на станции. Характер у нее совсем испортился. У дочки тоже характер оказался подходящий. Она чуть что, так лезла драться. Как раз во время драки корреспондент «Огонька» и застал эту семейку.

Легко себе вообразить, что он про Лилю понаписал. Но неожиданно Лиля сумела извлечь из статьи в «Огоньке» пользу. Вместо того чтобы спрятаться после позорной статьи и не показывать носу на улицу, она взяла соответствующий номер журнала и отправилась по детским домам.

Она каялась, рассказывала всем, что жизнь была с ней слишком жестока, что, конечно, она ушла от инвалида, но жить с ним было совершенно невозможно: если бы он просто под себя ходил, но он же и морально давил, издевался. Он хотел Лилю из квартиры выжить. Он был паханом и к нему с улицы приводили девок; Лиля от них триппер подцепила. Два раза. Ну можно ли было так дальше существовать?