Павел Верещагин - Размышления о воспитании за отцовским столом

Митя терпеливо усмехался: знаем, знаем, плавали… Ясно, к чему вы клоните. Мне, так сказать, в назидание…

— А вот Тони Тонетти, — в ответ замечал он, — до конца жизни с трудом выводил свою подпись… И Петр Андреевич…

— Кто такой Тонни Тонетти? — беспокойно спрашивал папа.

— Основатель итальянской династии обувщиков. Между прочим, в свое время один из богатейших людей Европы…

«Ну знаете!» — разводил руками папа. А что тут скажешь? Трудно сказать что–то убедительное.

— А кто такой Петр Андреевич? — спрашивала мама.

— Руководитель нашей мастерской в ДК железнодорожников! — гордо заявлял Митька.

Мы молчали. И здесь тоже трудно было что–то сказать.

— А вот хотите анекдот, — через некоторое время спрашивал Митька, показывая, что он вовсе не ищет конфронтации, а наоборот ценит общий мир и покой.

Папа оживлялся, приготовляясь оценить тонкую игру ума и изящество юмора. Потому что у нас в семье всегда ценили хорошую шутку. Мы с мамой тоже проявляли внимание.

— Приезжает гном на бензозаправочную станцию. Гном — маленький, маленький. Машинка у него маленькая, маленькая. Походит к окошечку и говорит: «Накапайте мне, пожалуйста, в бак бензина». Из окошечка выглядывает небритый детина: «А может тебе еще и в шины напукать?»

— Фу, Митя… — морщилась мама. А Митька довольно смеялся.

К своему стыду, должен признаться, что тоже не мог сдержать дурацкого смеха. Не от митиной шутки, конечно, а от комичности ситуации в целом.

— Просто Шариков какой–то… — расстраивался папа.

Иногда Митька по–хозяйски приглядывался к столу в отцовском кабинете.

— Ничего столик, — высказывался он. — Добротная работа. И материал хороший. Только уж больно… накручено всего… Башенки всякие… Цепочки… Буржуйство какое–то. Это лишнее.

— Ну как же, — не соглашался папа, — такой стиль.

— Нет, нет, башенки нужно будет убрать. И сукно… Совсем непрактично. Вот пройдет городской конкурс «Юношеское творчество» и займусь…

— И что же получится? Обычный «Мебельтрест»… — вступала мама. — Мне кажется, нужно сначала посоветоваться со специалистами.

Митя смотрел на них с напускной недоверчивостью и в сомнении качал головой. Ему нравился производимый его словами эффект.

Лично моя рука тянулась дать ему хороший подзатыльник.

— Послушайте, да он же просто над нами издевается, — говорил я. — Валяет дурака. Что вы с ним церемонитесь? По шее ему, поставить на место! — я делал в воздухе энергичное движение кулаком. Сами знаете, как старшие братья относятся к родительской мягкости по отношению к младшим.

Родители и вовсе печалились.

— Нет–нет, — говорил папа. — Не нужно. Свободный человек должен сам осознать пределы своей свободы. И осознано выбрать цивилизованный путь. Он все со временем поймет сам… По крайней мере, должен понять… Не может не понять…

— Да он же!.. — у меня просто не было слов.

— Нет–нет, — проявлял неожиданную твердость папа. — Любое насилие порождает в ответ только агрессию. Тут нужно терпение. И любовь. Да! Между прочим, ты в его возрасте вообще увлекался пиротехникой…

Нам все же удалось уговорить Митю не начинать работу со столом до того, как он посоветуется с кем–нибудь из специалистов.

И как–то раз в субботу к нам зашел руководитель его мастерской, тот самый Петр Андреевич, мастер краснодеревщик — осмотреть чеховский стол и сказать, что с ним следует делать.

Уж не знаю, кого ожидали увидеть родители, но когда в дверях показалось худое, с огромными усами, сердитое от смущения лицо Петра Андреевича, они испытали облегчение — сразу стало ясно, что это необычайно милый человек Не успели мы оглянуться, как Петр Андреевич скинул ботинки и оказался стоящим на коврике перед дверью в носках. Мама засуетилась.

— Познакомьтесь, — представил Митя, — это и есть Петр Андреевич, о котором я говорил. Мастер — золотые руки. Реставрировал екатерининскую мебель в Эрмитаже, — по легкому оттенку фамильярности в митиных словах мы поняли, что он успел наладить с Петром Андреевичем особые отношения.

Петр Андреевич смутился еще больше. Он бросил на Митю укоризненный взгляд: разве можно такие вещи говорить человеку в глаза. Он бы вообще оборвал Митю, если бы это не было еще более неделикатно.

— Так где стол? — кашлянул он.

Снарядив тапочками, его повели в отцовский кабинет. При виде стола, а также сотен книг, сплошь покрывающих стены кабинета, Петр Андреевич стал серьезен и строг.

Он вытащил очки, стряхнув, расправил дужки и нацепил очки на нос; глядя то сквозь стекла, то поверх их, он тщательно оглядел стол и даже провел ладонью по орнаменту.

— Я, Петр Андреевич, считаю, — заявил Митя, — что тут много лишнего. Башенки, например… И вот здесь… Зачем?

— Нет, нет, — сказал Петр Андреевич. — Так надо. Называется стиль модерн. А вот здесь должны быть багеты… Редкая вещь…

Но со своим профессиональным заключением Петр Андреевич не спешил. Настоящему мастеру не пристало быть поспешным в словах.

— Орнамент несложный, — наконец, веско сказал он. И пояснил, обращаясь к Мите: — Двойной крест с неполной выборкой. А вот дерево редкое. Монгольский тик. Не знаю, найдется ли такое. Разве что искать подмену.

— Так можно сделать? — нетерпеливо спросил Митя.

— Можно, — подумав, сказал Петр Андреевич. — Отчего же нельзя…

Митя кивнул: вот видите. Я же говорил.

— Только я хочу все сделать сам, — заявил он. — Своими руками.

Петр Андреевич опять кивнул: это понятно, сам. Отчего же не сам?

Было видно, что Петр Андреевич относится к митиному интересу как к делу нешуточному и важному: человек готовится сам отреставрировать стол. Он знал, что каждый сделанный стол, — так же, как каждая сложенная печь или построенный дом, или, скажем, посаженный сад — это часть жизни мастерового человека, веха, его шажок к финальному смыслу существования. И тут недопустимы шуточки и суета. Особенно, если этот стол — первый.

Вообще, я подметил, что немногословный мастер относится к Митьке бережно и с уважением. Как будто признавая за ним определенное превосходство в эрудиции, кругозоре, и, в каком–то смысле, в жизненном опыте. И видя в его увлечении что–то нам неведомое…

Осмотрев чеховскую реликвию, Петр Андреевич высказал свои советы и хотел сразу уйти, но был почти под руки препровожден к накрытому столу. Вид маминых грибочков, колбасок и сардинок Петр Андреевич принял с терпеливым смирением. К хрустальному графинчику с коньяком он отнесся почтительно.

Уступая настойчивости мамы он выпил три рюмки и попробовал всего, что было на столе. В конце концов он немного отогрелся и помягчал. Попросил разрешения закурить.

— К сожалению, резьба не популярна у современной молодежи, — уютно задымив, сказал он. — Молодежь предпочитает по–другому проводить свободное время.