Коллектив авторов - Песенник

А в солнечной Бразилии, Бразилии моей
Такое изобилие невиданных зверей
Увижу ли Бразилию, Бразилию, Бразилию,
Увижу ли Бразилию до старости моей

Из Ливерпульской гавани, всегда по четвергам,
Суда уходят в плаванье к далеким берегам.
Плывут они в Бразилию, Бразилию, Бразилию.
И я хочу в Бразилию — к далеким берегам.
Только Дон и Магдалина,
Только Дон и Магдалина,
Только Дон и Магдалина ходят по морю туда.

Что-то странное твориться между нами.
Только я один, похоже, не чудак.
Я гоняюсь за деньгами, за деньгами
И со мною вам справиться никак.

Люди пьяные дурманом,
Люди едут за туманом,
Люди полные фантазий и тоски,
А я еду, а я еду за деньгами.
За туманом едут только дураки.

Понимаете, как глупо и неостро
От проблемы постоянно убегать,
Поселяться в глухомань или на остров,
В робинзоны по-ребячески играть,

Собирать неперестанно
В путь-дорогу чемоданы,
От себя себя пытаться увести.
А я еду, а я еду за деньгами.
За туманом едут только дураки.

Начитался ты романов, и, наверно,
Тебе хочется любовь свою найти.
Затеряешься в тумане безразмерно,
Постоянно спотыкаясь на пути.

Выкинь дурь из своих планов,
Не гоняйся за туманом,
Свой покой и свой рассудок сохрани,
И со мною отправляйся за деньгами.
За туманом едут только дураки.

На степи молдаванские
Всю ночь глядит луна.
Эх, только жизнь цыганская
Беспечна и вольна.

Манят вдали прохожего
Цыганские костры,
Взойди скорей, пригожий мой,
В ковровые шатры.

Там душу не коверкают,
Заботы гонят прочь,
Цыганскою венгеркою
Встречает табор ночь.

И больно сердце мучает,
Гоня тоску и гнев,
Ночная пляска жгучая,
Лихой степной напев.

Цыган терзает свою грудь
В любви клянётся он:
— Мою измену позабудь,
Люблю тебя, Манон.

И всю-то ночку лунную
Гитар не смолкнет стон, —
То плачет семиструнная,
То слышен бубна звон.

На степи молдаванские
Пролился свет костров,
А где шатры цыганскаи,
Не видимо шатров,
Цыган не вижу в стане я —
Ночной покину стан.
Одни воспоминания
Остались от цыган

Ничего стою не пэ-ни-мэ
И не могу сказать ни бэ, ни мэ,
Ай нэ нэ нэ нэ нэ, ай нэ нэ,
Ай нэ нэ нэ нэ нэ, ай нэ нэ,

Две гитары за стеной
Жалобно не ныли,
В финский домик из шатров
Цыган переселили,
Эх, цыган уже дорос —
Вместо табора колхоз,
Лучший сорок совнархозов,
Чем цыганский наш обоз.

Эх, цыганы, да молодыя,
Честные, не подлыя —
Раньше были кочевые,
А теперь оседлыя
Эх, раз, ай да пан —
Стал колхозником цыган,
Лучший сорок музансамблей,
Чем один цыганский стан.

От чего, ты дай ответ,
На глазах слезинки,
Ведь в ансамбле черных нет,
А лишь одни блондинки.
Эх, цыган уже дорос,
Вместо табора колхоз,
Лучший сорок совнархозов,
Чем цыганский наш обоз.

Хочешь, сокол, мысли угадаю:
Где и как проводишь вечера?
А вот про Вольфа Мессинга я знаю,
Он погадает, как я в таборе вчера.
Ты не ищи в своей красотке счастья,
Ведь у нее другой король в груди,
Ты не смотри на даму светлой масти,
Ты на цыганку, сокол, посмотри.

Мир такой кромешный,
Он и летом и зимою снежный,
Человек идёт по миру,
Человек хороший, грешный.

Кто твой Бог, кто твой кумир, о, человек? —
Ты и сам не знаешь,
И в пути страдаешь,
Дорогой мой человек.

Слушай, мальчик Ваня,
В этой жизни все цыгане,
Отцветёт он и увянет,
Или вновь цветком он станет,

Может сына ты оставишь на земле,
Может так вернешься к мраку
Парой синих маков
Расцветут глаза твои.

Темная ночь молчаливо насупилась,
Звезды устало зарылись во мглу.
Ну, что ты шепчешь? — «Вздохнуть бы, измучилась,
Милый, поверь, больше я не могу».

Ветер поет свою песнь бесполезную,
Где-то ручей торопливо журчит,
Ночь тяжело распласталась над бездною,
Голос твой тихо и странно звучит.

Все затихает, не знаю, проснусь ли я,
Слышится сердца прерывистый стук,
Силы уходят, и снова конвульсия.
Ночь, тишина, все затихло вокруг.

Полумрачная комната, дым папирос,
Слабо шкала приёмника светится.
Тихий блюз раздирает нам душу до слёз,
Винный запах по комнате стелется.

Я к тебе подхожу и целую тебя,
Нежно касаясь сухими губами,
А ты подымаешь лицо своё
И смотришь измученными глазами.

Я знаю тебя всего три часа,
Ну, а через пять, вероятно, забуду,
И эти твои с синевою глаза,
Вероятно, другому моргать уже будут.

А наутро, проснувшись с больной головой,
Ты забудешь мои поцелуи и ласки,
И теперь ты идёшь по дороге иной
И другому уж строишь лукавые глазки.

По ночной Москве идет девчонка,
каблучками «цок-цок-цок».
Вдруг откуда ни возьмись
сторонкой незнакомый паренек.

Он ей говорит со знаньем дела:
«Виноват, который час?»
А она ему на это смело:
«Два — двенадцать — тридцать шесть».

Он ей: «Что-то я, пардон, не понял,
что такое „тридцать шесть“».
А она: «Да это ж телефон мой
(Господи, какой балда!)

Позвоните, попросите Асю,
это буду лично я.
Ну а вас зовут, я вижу, Вася, —
в общем, познакомились».

Парень осмелел: «А вы поэтов
знаете ли вы стихи?»
А она ему в ответ на это:
«Евтушенко мой дружок».

Он ей говорит: «Тогда, простите,
может быть, мы в ресторан?»
А она: «Вы завтра позвоните,
а сейчас меня ждет муж!»

Мертвенным светом луна заливает
Снежные склоны гор,
Лампа в палатке мигает, и тает
Тихий мужской разговор.

Кто-то читает, кто-то мечтает,
Я напеваю блюз.
И, по-кошачьи неслышно шагая,
К нам подбирается грусть.

Древние горы слушают ветер,
Он же стучится к нам.
В мире одни мы, и сигаретным
Дымом палатка полна.

В памяти лица знакомых всплывают,
Залов концертных огни.
Я потихоньку блюз напеваю
Про уходящие дни.