Из современной английской новеллы

Лицо Тима вновь приняло оловянно-серый оттенок, лишь под глазами обозначились синяки.

— Да, по-видимому, вот так, — сказал он.

— Бедный Тим. Бедная маленькая Рози.

Узкая рука с желтыми от табака пальцами все так же поглаживала собаку за ушами, все так же хлестал сбоку в лицо обжигающий, насыщенный пылью воздух, и Тимом в какую-то минуту вдруг овладело тупое спокойствие, словно разом схлынули воды и из-под них обнажилась сплошная непролазная слякоть. Он глотнул, дернув кадыком, торчащим над запонкой воротника, которая, как шип, врезалась ему в горло (Майкл однажды заметил с беззлобной усмешкой: "В Англии, поди, мало кто, кроме тебя, до сих пор ходит в рубашках с пристежным воротником"), и единым духом выпалил:

— Лора, по-моему, знает. И, что хуже всего, Рози тоже знает, я думаю. Только мы никогда не говорим на эту тему.

— Лучше, может быть, говорили бы.

— Может быть.

— А возможно, и нет. Существуют вещи, которых не выдерживают слова. Как бывает, когда двое пытаются поднять ношу, которая им не по силам. Это их понуждает к нестерпимому напряжению. Что в свою очередь может привести, — он улыбнулся своей на редкость светлой улыбкой, — к разного рода трещинам и разрывам.

Но когда эти двое — мы с тобой, такая ноша по силам . Слова эти не были сказаны, и все же они были тут, между ними, и от этого губы Тима, сведенные в тонкую черту усилием подавить муку, не дать ей прорваться наружу, немного обмякли.

— Когда ты ждешь их назад?

Тим покачал головой, слыша опять, как где-то в глубине мозга, в самой его сердцевине, кто-то с хрустом и треском царапает битым стеклом по стеклу.

— Окончательно не решено?

— Надо сделать анализы — ну и прочее в том же духе. — Он глотнул, — Есть, конечно, надежда, что будут ремиссии.

И — чудо: сидя возле брата в тяжелом, как танк, автомобиле, который неуклюже двигался по улочке, такой узкой, что он, казалось, вот-вот заденет деревянные дома по обо ее стороны и разломает их на куски, как слон ломает ветки, пробираясь по тропе сквозь джунгли, Тим неожиданно сам испытал ремиссию, освободясь на время от прежних бессонных мук одиночества, тоски и безнадежного отчаяния.

— Чем ты теперь занимаешься? От тебя ведь никогда нет писем. Я никогда не знаю, что у тебя происходит.

Дворняга, изредка посапывая или ворча спросонья, спала у Майкла на коленях, серебристо-белый хвост ее, несуразно длинный при таком кургузом туловище, свернулся кольцом поверх его голой руки. У его стула опять стоял стакан — надо будет заказать завтра еще виски и джина, подумал Тим, вытряхивая последние капли "Белой лошади" из бутылки, утром едва только початой, — но он был совершенно трезв. Низко, прямо за краем забора, повисла луна, зеленоватые испарения, которые надышал сад за долгий знойный день, окружили ее радужным ореолом. Крошечными раскаленными дротиками вонзались в кожу укусы москитов, которые роились над ними, не обращая внимания на курильницу — змею, увенчанную язычком пламени и источающую сложное камфарно-плесенное благоухание.

— Почему, а открытка — я же послал тебе открытку из Бангкока, и какую красивую, и еще одну, из Гонконга, правда совсем не такую красивую, но послал. — А в открытках было сказано только, что странствия ведут его все ближе и ближе, и больше ничего.

— То есть я хотел сказать — где ты работаешь? И пишешь ли что-нибудь?

Время от времени Майкл поступал на работу то учителем в школу, то на Би-Би-Си, то в ЮНЕСКО, то в рекламное агентство. Ему хорошо платили, он работал блестяще, как того и следовало ожидать, — и добросовестно, что всякий раз бывало неожиданностью. Но проходило время, и им овладевали скука и нетерпеливое беспокойство — так у него произошло с браком, на первых порах счастливым, так много раз происходило в отношениях с друзьями. Вслед за этим наступал — не разрыв, нет, медленное, почти неуловимое скольжение прочь. "Вы чем-нибудь у нас недовольны? Может быть, вы считаете, что мы не так вас используем? Может быть, вам платить надо больше?" В ответ на каждый вопрос он отрицательно качал головой и улыбался этой своей на редкость светлой улыбкой, так непохожей на кривую, невеселую усмешку брата. Нет, что вы, говорил он. Мне просто требуется, как бы это сказать… petit changement de deсоr , слегка сменить обстановку.

— Работаю? — Он пропустил сквозь пальцы шерсть на собачьем ухе, наслаждаясь ее шелковистым прикосновением, как когда-то наслаждался — точно так же, не больше не меньше, — шелковистым прикосновением волос своей жены, той самой, о которой сегодня ему стоило труда хотя бы вспомнить что-нибудь. — Да нет, работы у меня в настоящее время никакой, и даже видов нету. Есть кой-какие сбережения, очень скромные. Ты ведь меня знаешь. Потребности мои нехитрые. Была бы еда приличная да выпивки вволю… Ах, кстати… — Он нагнулся за пустым стаканом и протянул его вперед.

— Виски кончилось, — сказал Тим, прибавив мысленно: мог бы, черт возьми, сам купить что-нибудь из спиртного в самолете, кстати, и пошлины платить не надо. — Могу предложить джин, бренди.

— А нельзя, чтоб эта твоя симпатичная прислуга-сан сбегала на угол в соседний бар или пивную или как их там еще называют в Японии?

— Боюсь, что она ушла домой. Она у нас не ночует.

— Что ж, тогда давай сюда джин. Я не любитель менять лошадей на полпути, но что поделаешь.

Возвратясь с бутылкой, Тим повторил настойчиво:

— Ну а стихи. Пишешь ты что-нибудь? — Охваченный вдруг обидой, что брат без конца пьет за его счет, да к тому же все-таки не пьянеет, он задал этот вопрос нарочно, из желания причинить боль.

— Стихи-то? Нет, милый мой, больше не пишу. Непрочное упоение вдохновенных минут… с этим покончено раз и навсегда. — Он вдруг свирепо дернул собаку за ухо, так что она тявкнула от боли, и сразу принялся вновь оглаживать, гладить, гладить, завораживая, усыпляя. — Поэзией, как и сексом, следует по-настоящему заниматься только в юности. А впрочем… — Он вздохнул и отхлебнул из стакана. — …случается, что и мараю кое-что изредка. Просто так, для развлечения.

— И что же ты пишешь?

— Книгу шаблонов, как я окрестил свое детище. И поверь мне, "шаблонный" для него самое точное слово — если брать в целом. Плоско, обыденно, мелко. Как моя жизнь за последнее время.

Из роящегося облака, которое внезапно окутало Тима, ему в кожу вонзилась раскаленная игла. Он хлопнул себя ладонью по щеке, потер ужаленное место пальцем.

— Пошли в дом, — сказал он. — Закусали до смерти.

Майкл нагнулся за стаканом, встал и свободной рукой обхватил брата за плечи.

— Ах ты горемыка! Странно, почему это все насекомые тебя едят поедом, а меня никогда не трогают. Видно, кровь у тебя слаще.

С окаймленного пальмами берега к нему тянулись руки, трепеща в мареве зноя, которым заволокло разделяющий их пролив. По ту сторону ждали примирение, забвение, прохлада. Но он не мог перебраться туда. Он вошел в воду, вот она ему по подбородок, вот уже во рту ее солоновато-горький, противный вкус — и тут его рвануло назад скрытым течением, заарканило, словно обезумевшего коня…