Шамма Шахадат - Искусство жизни: Жизнь как предмет эстетического отношения в русской культуре XVI–XX веков

Знаковый треугольник Пирса «символ / объект / интерпретанс» или его визуальное соответствие «символ / икона / индекс» (см.: Eco, 1991, 198) распадается таким образом, что символ сам становится объектом нарушения, ошибочного восприятия, подвергается атаке.

Кристина фон Браун противопоставляет тело истерической женщины маскулинному логосу и рассматривает истерический язык тела как ответ на господство логоцентричной культуры (Braun, 1994). Полагаем, что эта оппозиция (тело vs. слово / логос) применима к описанию феномена скандала – с учетом того, что у истериков и киников язык тела функционирует не одинаково.

В той области, которую Кристева обозначает как семиотическую.

Отто указывает на два конститутивных признака скандального происшествия у Достоевского: 1) публика: скандал нуждается в публичности; 2) нарушение нормы (Otto, 2000, 23). Эти признаки характеризуют феномен скандала как таковой; например, тот факт, что Вяч. Иванов после смерти жены женится на ее дочери, своей падчерице, принципиально мог бы стать причиной скандала, но не становится, потому что это событие не является нарушением нормы поведения символиста; символистская модель эротического поведения как раз и строилась на основе эксцентрического нарушения нормы. На этом фоне почти что инцест Иванова не вызвал скандала. Решающее мнение принадлежит в таких случаях публике, которая определяет, что и почему является скандальным.

В работе Отто эта формула применена как к «Запискам из подполья», так и к Ставрогину. Отто указывает на то, что эксгибиционистский акт обнажения является вместе с тем и актом сокрытия – в тех случаях, когда провокация служит маскировкой (Otto, 2000, 278 – 280).

О понятии «шок» в том смысле, который придал ему Беньямин, см. ниже.

На возможность рассматривать юродивого как вариант кинического скандалиста указала мне Криста Эберт.

Лифшиц особенно подчеркивает самообладание Маяковского: «Я восхищался невозмутимостью, с которой он встречал устремленные на себя взоры. Ни тени улыбки. Напротив, мрачная серьезность человека, которому неизвестно почему докучают беззаконным вниманием. Это было до того похоже на правду, что я не знал, как мне с ним держаться» (Лифшиц, 1989, 424).

Следует подчеркнуть, что данный тип скандала, кинический épatage , может характеризовать не только отношения между официальной и неофициальной культурами, художником и обывателем, но и литературную борьбу, полемику поэтических групп и школ; тогда он становится составной частью литературной дуэли.

Первый случай соответствует концепции карнавала у Бахтина, второй – концепции ницшеанца Ранга (см.: Lachmann, 1990, 258).

Истерия как болезнь и истерия как театрализованная поведенческая стратегия тесно связаны и в эпоху модерна, когда истерия становится востребованной моделью поведения, трудно разделимы. Тем не менее мне представляется правильным связывать истерию с патологией, чтобы резче подчеркнуть отличие от скандала кинического. Важно, однако, помнить, что элемент театральности присутствует в обоих случаях.

Лапланш / Понталис характеризуют «возвращение вытесненного» как «процесс, при котором элементы, подвергшиеся не вытеснению, но уничтожению, стремятся к тому, чтобы снова явиться на свет, что происходит в искаженной форме компромисса» (Laplanche / Pontalis, 1973, II, 630). Таким именно компромиссом и становится истерический скандал.

Пощечина является устойчивым элементом скандального синтаксиса. См. ниже.

О выражении «камень преткновения» (применительно к Иисусу) в связи с темой скандала см.: Otto, 2000, 21.

В качестве третьего варианта следует назвать «литературный скандал», происходящий в тех случаях, когда скандал вызывает литературное произведение, нередко именно то, в котором изображается скандал.

Графическое изображение скандала в его развитии и анализ процесса аккумуляции скандалов более мелких см.: Otto, 2000, 83, 89.

Скандал другого рода представляет собой, например, исповедь Ставрогина. См.: Otto, 2000, 269 – 298.

Ансельм Хаверкамп описывает возвращение вытесненного содержания психики с помощью понятий «явный текст» и «арабеска»: по его мнению, возвращение возможно лишь в искаженной форме, то есть вытесненное в подсознание остается, вопреки психоаналитической утопии, навсегда в латентном состоянии (Haverkamp, 1994, 171). Сам Фрейд полагал, что в сновидениях бессознательное доступно нам в неискаженной форме (Freud, 1994, 223). См. также: Weinberg, 1999, 174.

«‹…› я хоть и самый преданный друг ваш, но все же вам посторонний человек, не муж, не отец, не жених», – говорит Ставрогин Марии Лебядкиной, хотя и не дает прямого ответа своей матери (Достоевский, 1974, 146).

Согласно Лахманн, скандал и карнавальный антипраздник тождественны: «Скандалом является не столько гиперболизация праздничного поведения, сколько переход через границу между праздником и социальным порядком»; «У Достоевского души раскрываются на границе между внутренним и внешним мирами; в момент перехода этой границы возникает скандал» (Lachmann, 1990, 265, 277).

Ж. Фелман выстраивает свою теорию скандала («Sсandal of the Speaking Body » ) с опорой на различие между acting и describing (Felman, 2002, 12), языком информативным и перформативным: «Поразительный любовный успех Дон Жуана достигается исключительно лингвистическими средствами» (Там же). Согласно Фелман, скандал определяется отклонением от нормы, от общепринятого языка, который является денотативным и информативным. Говоря о «speaking body», она подразумевает язык, сделавшийся телесным: «Дон Жуан не может потерпеть неудачу (дать осечку ), когда намеревается заполучить женщину при помощи слов » (Там же, 15). Мы придерживаемся иной точки зрения: не язык, уподобляясь телу (становясь перформативным), означает скандал, а тело, которое становится языком, показывающим, обнажающим, срывающим маски.

«La main de l’homme est pensée depuis la pensée, mais celle-ci est pensée depuis la Parole ou la langue» («Рука человека мыслится мышлением, последнее же – речью и языком» – Derrida, 1990, 194).

«Отчасти уже пела Варвара Петровна» (Достоевский, 1974, 151).

Лахманн полагает, что скандальный антипраздник характеризуется не только «неисправимым разрушением порядка знаков» (1990, 258), но и расточительной их растратой, знаковым дебошем, в отличие от «ясной экономии знаков», господствующей в сфере нормального праздника (267); это относится как к нарушенному порядку праздника в «Бесах», так и к речам отдельных персонажей, иногда столь продолжительных, что это противоречит хорошему тону.