Журнал «Пионер» - Пионер, 1954 № 10

Впрочем, пёс играет. Ему отлично известно, что в кустах бродит ненасытный Джи, подбирающий буковые орешки и зачем-то подковыривающий носом довольно тяжёлые камни. Джи занят своим делом с утра. Время от времени он удовлетворённо хрюкает и чавкает, часто моргая подслеповатыми глазками с белыми ресницами.

Таким образом, все работают. Лишь Брыська бездельничает, развалившись в грациозной позе на солнце.

Лист за листом обнажаются деревья, капля за каплей останавливается в ледниках и снегах таяние. В реке всё меньше и меньше становится воды. Она течёт теперь, прозрачно-голубая, тяжёлая, как жидкое стекло, и уж не ревёт, как прежде, а глухо бормочет, будто ворчливо рассказывает длинную таинственную сказку.

Дни проходят за днями…

По вечерам Плечко учит Матвея Ивановича работать на рации.

Потом Матвей Иванович уходит с фонарём записывать метеонаблюдения - температуру воздуха и вемли, «корость и направление ветра, облачность…

Уже лёжа в спальных мешках, зимовщики слушают сводку погоды, стараясь не пропустить тех нескольких слов, которые скажут об их районе, и удивляясь тому, что в Оймяконе уже пятьдесят градусов мороза, а в Ашхабаде ещё восемнадцать градусов тепла. Потом бьют часы кремлёвской башни…

Печка, на которой квартирует изнеженная Брыська, одной стороной выходит в пустую переднюю комнату, где живёт Джи и стоят обеденные приборы животных: у кабанчика большое деревянное корытце, у Кулуара старая эмалированная кастрюля, у Брыськи алюминиевая миска. Входная дверь на пружине. Изнутри её могут открыть и кабанчик и Брыська, а снаружи умеет это делать только Кулуар. Но и Джи и Брыська редко выходят на улицу: уже холодно. Кулуар же холода не боится и ночует на крыльце, забираясь в переднюю только в тех случаях, когда идёт дождь или дует сильный ветер.

Если выйти ночью на крыльцо, Кулуар подымает голову: «В чём дело?» А потом, насторожив уши и втягивая носом воздух, пристальным взглядом смотрит на тёмный лес: «Уж не прозевал ли я какой-нибудь опасности?»

Над миром светит высокая яркая луна, разливающая своё голубое сияние на молчаливый лес, притихшую реку, постройки лагеря, безмолвные горы. Густые;, темносиние тени лежат на леднике. В колдовском лунном свете всё кажется сказочным, нереальным. Горделивым и жестоким холодом веет от сверкающих пустынных снегов. В середине ночи из-за перевала натянуло облаков и пошёл снег. Всё понемногу белеет, лишь река куда-то уносит снежинки и попрежнему остаётся холодной, чёрной, свободной.

Снег, снег, снег. По утрам трудно бывает открыть дверь, столько его навалит за ночь. Он лежит на крышах, на перилах веранды клуба, на оконных переплётах, на стволах буков, на лапах стройных пихт, даже через реку перекинулись широкие снежные мосты.

После завтрака, проверив рацию, Плечко надевает широкие лыжи, берёт ружьё и уходит искать следы волков. Он упорно ставит капканы, каждый раз всё с большим искусством их маскирует, но волки так же упорно не попадаются. Матвей Иванович забирается по лесенке на столб, который увенчан белым ведром, и измеряет количество осадков.

- Я пошёл! - кричит ему Плечко. - Кулуар со мной. Можно?

- Можно, - доносится в ответ. - Только выше леса не забирайся. Снегу много… Лавина-а.

- Ясно, - бормочет Коля. - Лавина, лавина… Подумаешь!…

К ада-то раз они возвратились усталые и голодные. Пока Плечко снимал лыжи и чистил их от снега, Кулуар успел открыть дверь и обследовать свою кастрюлю. Она была пуста. Моментально облизав её, он направился к брыськиной миске и загремел ею но полу так, что Джи вскочил в своём углу с подстилки и тоже начал шарить в своём корытце, торопливо доедая оставшееся от завтрака и обиженно хрюкая: мало! Брыська сидела в комнате и нежилась у топившейся печки, где готовился обед, но, услышав суматоху, поднятую Кулуаром в «столовой», задрав хвост трубой, бросилась к двери.

Вошёл Плечко, снял шайку и рукавицы, достал из шкафика сухарь, вынес Кулуару. Брыська выскочила за ним, обнюхала свою миску и обиженно замяукала.

- Ладно, - сказал Плечйо, - ты, барыня, подождёшь. Вашей похлёбке,ещё надо остынуть

Матвей Иванович куда-то ушёл. Судя по тому, что в углу на табурете не было вёдер, - на реку. Плечко накрыл на стол, съел суп и положил себе каши, сдобрив её мясными консервами.

Он доедал уже добавку, когда появился Матвей Иванович.

- Что, охотник, проголодался? - улыбнулся он. - Как волки?

Вечером Плечко поташнивало. Он не стал ужинать и рано лёг.

- Это со мной бывает, - сказал он, зябко прячась в спальный мешок. - Ничего, пройдёт.

Ночью Матвей Иванович слышал, как Плечко много и жадно пил, а потом, тяжело дыша, долго забирался в мешок. Под утро, когда за окнами брезжил рассвет, Матвей Иванович проснулся, будто кто-то его толкнул. Плечко сидел на кровати, и в синеватом полумраке отчётливо было видно, что его лицо бледно, как бумага.

- Что с тобой, Коля?

Плечко ничего не ответил и осторожно опустился на подушку.

- Плохо… - вздохнул он.

Матвей Иванович быстро оделся и подошёл к его кровати. Лоб был сухой и горячий.

- Что болит? - встревоженно спросил он. Плечко долго молчал. Видно было, что говорить ему трудно.

- Живот… - Он провёл рукой по всей правой части живота. Рука его бессильно упала.

Уже совсем рассвело. За стенкой хрюкал проснувшийся Джи. Матвей Иванович разбирал в аптечке лекарства и тревожно думал о том, что Плечко заболел серьёзно. Надо врача, а дорога завалена снегом. Он заставил Плечко принять порошок дисульфана, поставил градусник. Температура была тридцать девять и три.

- Пенициллин в таблетках, пенициллин, - слушал Матвей Иванович по радио советы врача. - Полный покой. Никакой еды. На живот холодный компресс. Выходим к вам на тракторе до Светлой поляны, дальше на лыжах. Постарайтесь одеть больного к нашему приходу. Только осторожнее. Возьмём в больницу. Ну, держитесь, - прибавил врач тепло. - Мы скоро…

Матвей Иванович рассчитал: от города до Светлой поляны сорок километров. На тракторе но глубокому снегу - три с половиной часа; от Светлой поляны по целине в гору - не меньше четырёх. Да обратно. Будет уже темно. Нет, в горах ночью да ещё зимой не ходят. Надо идти навстречу.

Из лыж Плечко Матвей Иванович сделал сани и пристроил к ним постромки. Свои лыжи он обвязал верёвкой, иначе они будут скользить назад и сани не сдвинешь с места. Самое трудное было в том, чтобы одеть больного. Врач сказал: «Полный покой». В конце концов он решил везти Плечко, не одевая, в спальном мешке. Сани Матвей Иванович втащил в комнату и поставил рядом с кроватью. Плечко бредил. На воздухе он открыл глаза, посмотрел на свинцовое небо, на горы, понял, что везут в больницу, и сказал: