Журнал «Пионер» - Пионер, 1939 № 11

Домик Чернышевского был плохо проконопачен, и во время зимних бурь в нем гулял ветер. Одинокий, больной ревматизмом Чернышевский писал домой письма, что он «здоров я доволен, действительно доволен» и находит, что ему даже совестно было бы жаловаться, так его положение «безбедно, безобидно, покойно».

Через два года Чернышевского перевели в тюрьму при Александровском заводе, в тридцати километрах от Кадая.

Здесь он встретил других политических ссыльных. Жил он один в камере, вход к нему был свободный, хотя у дверей постоянно дежурил казак. Скоро все полюбили этого тихого человека, который стал университетом для одних, примером бодрости и стойкости для других.

Чтобы убить тюремную скуку, заключенные стали устраивать спектакли. Чернышевский написал несколько комедий, и товарищи его разыгрывали их на сцене. Его комедии были занимательны, и они не только скрашивали монотонную, однообразную тюремную жизнь: в легкой форме автор откликался и на серьезные вопросы жизни.

Чернышевский был замечательный рассказчик. Он читал товарищам целую повесть, все следили за судьбами ее героев. А автор читал целыми вечерами и неторопливо перелистывал страницу за страницей. Однажды очень любопытный и увлекшийся слушатель заглянул сзади в эту тетрадь и застыл от удивления: автор перелистывал чистенькие, белые, ничем не исписанные листы.

Беллетристикой Николай Гаврилович занимался не только для развлечения товарищей. Во время прощального свидания в Петропавловской крепости он сказал своим друзьям, что на каторге будет много писать и постарается посылать свои статьи в «Современник». Если их нельзя будет печатать за его подписью, то советовал придумать псевдоним. Для серьезной научной работы на каторге не хватало книг. Да беллетристику, пожалуй. писать и вернее: ее скорее пропустит цензура. Николай Гаврилович знал об успехе своего романа «Что делать?» И в тюрьме он работал так же продуктивно, как на воле. Но «Современник» был закрыт царской цензурой, да и посылать рукописи так, чтобы их не видело жандармское око, было трудно. Узнику осталось ждать конца срока своей ссылки.

Каждые десять месяцев жизни на каторге считались за год. В июле 1870 года, по закону, кончался срок каторжных работ Чернышевского, но никакой перемены в его судьбе не произошло. Николай Гаврилович стал ждать последний, седьмой год, тогда исполнялся полный срок приговора без всяких скидок. Товарищи один за другим покидали тюрьму, а он все ждал и ждал. Он перестал даже писать повести, чтобы не увеличивать багажа. Думалось, что его, как и всех, переведут в большой город и разрешат заниматься литературной работой.

Он остался таким же, как был, - крепким борцом, неутомимым тружеником, - он «охранил за эти девять лет крепости и тюрьмы веру в свое дело и в свои силы. Ему жаль было жену, детей, а в своих действиях он не раскаивался. Подводя итоги своей жизни, он писал жене в январе 1871 года:

«А что касается лично до меня, я сам не умею разобраться, согласился ли б я вычеркнуть из моей судьбы этот переворот, который повергнул тебя на целые девять лет в огорчения и лишения. За тебя я жалею, что было так. За себя самого совершенно доволен. А думая о других - об этих десятках миллионов нищих, я радуюсь тому, что без моей воли и заслуги, придано больше прежнего силы и авторитетности моему голосу, который зазвучит же когда-нибудь в защиту их».

Чтобы этот мощный голос не зазвучал снова в защиту нищих, то есть в защиту всех угнетенных и обездоленных, правительство нарушило все свои законы. Когда кончился срок каторжных работ, Чернышевского не освободили. В декабрьские сибирские морозы под конвоем жандармов его перевезли на крайний север Якутской области, в городок Вилюйск.

«Вилюйск - это только город по названию, - писал он потом. - В действительности, это даже не село, даже не деревня в русском смысле слова - это нечто такое пустынное и мелкое, чему подобного в России вовсе нет».

Три десятка деревянных домишек да несколько якутских юрт-землянок со льдинами вместо стекол - вот этот «городок», отрезанный от всего мира. Чернышевский был помещен в «лучшем здании» города. Надо ли говорить, что этим лучший зданием была тюрьма. В этой тюрьме он был единственным жильцом.

Чернышевский понял, что правительство решило схоронить его заживо. Нужна была железная воля, чтобы перенести этот удар. Удар был так неожидан, так жесток, что он потряс даже Чернышевского. Нужно было сохранить свою жизнь в этом гнилом мерзлом месте, сохранить свой ум, свою волю.

Возможность получить свободу была. Летом 1874 года в Вилюйск прибыл адъютант генерал-губернатора. Он приехал для ревизии, и ему было разрешено поговорить с Чернышевским. Он не застал Чернышевского в остроге, и жандарм сказал ему, что арестант вышел погулять. Адъютант пошел к озерку и увидел там узника у беседки, которую он сам сделал. Адъютант представился и спросил по обыкновению всякого начальства, всем ли доволен заключенный, не имеет ли претензий. Чернышевский привык к этим вопросам, которые ничего не вносили в его жизнь, и ответил, что «всем доволен».

Но приезжий не уходил. Он попросил разрешения присесть и сказал, что у него есть специальное поручение от генерал-губернатора лично к Чернышевскому. И он подал ему бумагу. Это был готовый текст прошения о помилования, который Чернышевский должен был подписать. После этого ему могла быть дана надежда на перевод из Вилюйска, а со временем и на возвращение на родину.

Чернышевский молча взял бумагу, внимательно ее прочел и сказал:

- Благодарю. Но видите ли, в чем же я должен просить помилования? Это вопрос… Мне кажется, что я сослан только потому, что моя голова и голова шефа жандармов Шувалова устроены на разный манер, - а об этом разве можно просить помилования? Благодарю вас за труды, - закончил он. - От подачи прошения я положительно отказываюсь.

Можно было купить свободу ценой отказа от своих убеждений, ценой потери личного достоинства. От такой «свободы» Чернышевский отказался с необычайной простотой и решительностью.

Через год, в июле 1875 года, в Вилюйск приехал жандармский офицер Мещеринов. Он явился к исправнику и предъявил ему бумагу иркутского жандармского управления. В этой бумаге предписывалось оказать ему содействие к отправке государственного преступника Николая Чернышевского во вновь назначенное для него место жительства, в город Благовещенск.