Ковалевская Елена - Письмо с которого все началось

– Знаете, – взахлеб принялся рассказывать нам мальчишка. – Сегодня первый раз за этот год туда будут допущены все желающие!

– А что там такого в этом парке? – недоуменно уточнила старшая сестра. – Ну посадили пару цветочков, может еще пару дорожек протоптали…

– Вы не понимаете, – сокрушался Марк, чуть ли не бегом таща нас к паласту. – Я там однажды был и все-все видел! Вы точно не представляете, какая там красотища!

И действительно, когда мы пришли, от восхищения пропал дар речи. Идеально правильной формы деревья, невообразимые по величине клумбы с какими-то цветами, названий которых я даже и не знала. Они разноцветным ковром от желтого, до бордового устилали все свободное пространство, а тропинки между ними были посыпаны розовым песком, привезенным аж с дальних провинций Бараза. Аллеей росли стройные высокие деревья, похожие на свечки. Я подошла к одному из них, и даже прислонилась к стволу, вдохнув удивительный и ни на что не похожий запах.

– Это кипарис, – пояснил мне Марк с видом знатока. – Они вечнозеленые.

– То есть? – я лениво приподняла одну бровь, опираясь спиной об ствол и дыша странным, но очень понравившимся мне ароматом. Он напоминал мне можжевельниковые заросли, по которым я любила прятаться в раннем детстве от отца.

– Листья у них никогда не опадают.

– Угу, – кивнула я, продолжая купаться в приятных воспоминаниях.

До вечера мы бродили по дорожкам парка, любуясь прелестью природы и поражаясь умению братьев, что создали такую красоту. А после когда солнце стремительно начало опускаться за горизонт, неохотно покинули его и принялись прощаться с Марком. Мы с сестрами по очереди обнялись с мальчиком, пожелали ему удачи и не вешать нос в любых обстоятельствах. Он тоже пожелал нам доброго пути, говорил, что ему очень грустно расставаться с нами. Да и нам самим было невесело, поскольку всего лишь за день мы умудрились сильно привязаться к этому шалопаю. Даже жаль было оставлять его здесь, в городе, где он напрочь никому не нужен. Я обнадежила его, что мы однажды встретимся, хотя сама прекрасно понимала, судьба еще не скоро забросит нас в эти края. Прощались мы тепло и долго, но, все же, доведя мальчика до ворот ауберга его ордена, вынуждены были расстаться с ним.

Закат в Sanctus Urbs был весьма стремителен: спустя четверть часа, когда солнце своим краем только касалось края морской глади, становилось сумеречно, а еще через четверть совсем темно. Поэтому до своей кельи мы добрались уже по полной темноте.

– Фух! Ну и находилась же я за сегодня, – выдала Гертруда, снимая сапоги с усталых ног.

– Ага, – согласилась я, в изнеможении плюхаясь на топчан. – Нагулялась на год вперед.

Юозапа прогнулась в пояснице, издав протяжный стон:

– Ох, как хорошо! – добавила она, выпрямляясь, и тут же перескочила на другую тему: – Ну что завтра снова в дорогу? – я покивала.

– Бедные, бедные наши зады, – простонала Гертруда.

Она уже сняла покров и рясу, налила воды в таз и принялась умываться, отфыркиваясь. Я тоже стала разоблачаться, избавляясь от верхней одежды. Агнесс, потоптавшись возле общего с Гертрудой топчана, повздыхала, а потом, бросая на нас вопросительные взгляды, начала откалывать покров.

Когда мы уже лежали на своих местах, я не выдержала:

– Агнесс, ну что ты так на меня смотришь? Хочешь спросить – спрашивай.

Девочка немного помялась, повертелась у себя наверху, но потом все же видимо не выдержав, приподнялась на локте и, не поднимая на меня глаз, задала вопрос:

– Я так все-таки тогда так и не поняла, почему этот мужчина такой странный был? – она смущенно принялась теребить кончик одеяла.

– Какой мужчина? – не сориентировалась я.

– Ну там, в процессии, – пояснила она все больше смущаясь, и еще тише добавила: – Конечно, я многого не знаю, но иногда вы говорите мне какие-нибудь вещи, а я совсем теряюсь, не понимая, о чем идет речь.

– Нашла чем интересоваться, – фыркнула Юозапа, мне было слышно, как она поворачивается на бок, а потом сестра неожиданно добавила: – Кстати, Герта, ты так толком и не рассказывала, что тогда с Берной произошло.

Гертруда вздохнула, почесав затылок через горжет, откашлялась, немного смущенно.

– Блин, девочки: вы что как спросите, так спросите.

– Ну не томи, – поторопила ее сестра. – Фиря вон знает, а я до сих пор нет.

– Да что я там знаю, – бросила я вверх. – Мне тоже до сих пор не известно, почему факел не загорелся.

– Тебе только про факел не известно, а мне вообще мало чего, – недовольным тоном возразила мне Юза. – Так что не гони лошадей, пусть Герта по порядку рассказывает.

– Ой, было б что рассказывать, – как-то печально и немного с надрывом начала старшая сестра. – Дело было восемь лет тому назад. Вы ведь помните, что тогда командиром нашей четверки была Бернадетта?

– Помним, помним, – подтвердила я. – Еще бы такое не запомнить: мы тогда без ее дозволения и чихнуть не смели.

– Ну так вот, я тогда еще тоже не была старшей сестрой, тебя и Юзу только-только из младших в простые сестры перевели…

– Спасибо что напомнила, – буркнула Юозапа. – Что я уже столько лет в простых сестрах хожу.

– Нет, я не поняла, кто просил рассказывать, ты или я?! – возмутилась Герта.

– Ладно, давай дальше, – отмахнулась та.

– На чем я остановилась? А! Короче, вы тогда с Есфирь в монастыре были: Фиря после ранения отлеживалась, а тебя то ли куда-то услали, то ли еще чего.

– Я тогда в молитвенной келье месячную епитимию отбывала, – нехотя пояснила Юза. – Молодая была, строптивая.

– Мать отправила нас с Берной в Шийен, близ свободного города Маребург, что в Канкуле. В общем, прибыли мы туда, остановились в местном госпитале. Кстати госпиталь там далеко неплохой, что б вы знали. А в ту пору, там тоже остановился этот паскуда. Ну и как-то вечером, после вечери решил подступить к Бернадетте. Разум у него, что ли от ее красоты помутился или не знаю что там, но приставать он стал к ней нешуточно. Берна сначала даже не поняла; не мне вам объяснять насколько она истовая дочь Веры. Но когда он руки потянул, да чуть ли не прилюдно рясу задрать попытался, то тут что было! Мама дорогая! Как она его отмудохала! Он кровью харкал! Блин, да его вообще едва живого с госпитального двора унесли! Если бы я тогда все это не увидела и не остановила ее, то сестра бы точно грех на душу взяла.

– Нашел к кому приставать, – скорее презрительно, чем возмущенно фыркнула Юза.

Гертруда тем временем продолжила:

– Берну тогда тут же повязали, но она не сопротивлялась, и даже сама навстречу конвоирам пошла. Те прекрасно понимая, что сестра была во всем права, даже пальцем к ней не прикоснулись, только в карцер заперли. Я в этом госпитале неделю безвылазно просидела, умоляя настоятеля выпустить ее, но куда там. Этот гад, когда очнулся, первым делом потребовал, ссылаясь на свой сан немедленной выдачи сестры дознавателям ордена Ответственных, поднял все свои епископские связи. Неделю спустя, когда он уже ходить кое-как смог, Бернадетту в Корпин перевезли к ближайшим дознавателям прямо в руки. Мне что оставалось? Я следом за ней дернула. Там конечно, первым делом сестру в оборот взяли, и допрос повели. Но вы же знаете Берну: от ее правдолюбия даже дознаватели тихо присели! Она с порога все им выложила, даже чуть ли не покаялась, а после припечатала, мол, таких людей, порочащих слово и истину Веры как злостных еретиков жечь надо, тем самым, спасая их души. Причем говорила она не так, как я вам сейчас рассказываю, а как в святых книгах пишут.