Ковалевская Елена - Письмо с которого все началось

– Эй, Фиря! Па-адъем! Чего замечталась?! – оклик Гертруды выдернул меня из глубин памяти. – Зову тебя, зову, а она сидит, уставившись в одну точку, и ухом не ведет! Вставай давай, ехать пора!

Я с трудом поднялась на затекшие ноги. Ого! Уже пролетели мною же отведенные два часа, а я и не заметила… Верно говорят, что от прошлого не убежишь, а чем сильнее от него стараешься избавиться, тем реже, но сильнее оно тебя накрывает. Все, забыли! Забыли, забыли…

– О чем ты так задумалась? – спросила Юза, проходя мимо меня, и неся седло на животе, поскольку таскать его на руках сестре было неудобно. – Поделишься с нами?

– Да так, – отмахнулась я. – Мелочи всякие. Соображала, что еще надо будет по пути в ауберг сделать. Мать нас всяко пытать будет: что да как было. Чего увидели, чего узнали…

Такой простенький прием не раз отбивал у людей охоту выспрашивать. Надо сразу же много и обстоятельно начинать объяснять ход своих мыслей, забивая их головы ненужными сведениями, помогает на раз-два! Правда, я вообще ни о чем таком на самом деле и не думала, но дурить мозги за свою жизнь научилась, дай Бог каждому. Не хочу я, чтобы сестры знали о моем детстве, не хочу и все! И прекрасно понимаю, что врать грешно, но пусть лучше такой грех на душе, чем выносить позор семьи на всеобщее обозрение. Девочки, наверное, меня бы поняли, расскажи я им, но не могу. Язык не поворачивается.

– Ну ты зануда! Похлеще Юозапы! – протянула старшая сестра, слушая мою отчаянную ложь. Что ж, пусть так. – Смотри, ум на бок свернешь. Слышь, Юза?! Вот помяни мое слово: лет через семь Серафима из нее полноценную замену для себя сделает, а к сорока годам Фиря настоятельницей станет! Я не я буду, если это не так выйдет!

– Ага, станет она, как же! – фыркнула та, оставаясь как всегда в своем репертуаре. – А Серафиму… Уф! – она взвалила на своего жеребца седло и принялась застегивать подпругу. – Да стой ты! А Серафиму ты куда денешь? Она еще, между прочим, нас всех вместе взятых переживет!

– Ну, если Серафимы не станет, то точно она этот пост займет! Вишь какая ответственная, о благе поездки печется!

Ой, блин, язвы! Ой язвы! Но настроение от их издевок у меня все же поднялось. Я принялась оседлывать Пятого. Сестры уже справившиеся со своей задачей, начали взнуздывать одну из вьючных лошадей и жеребца Агнесс, которая, свернувшись в клубочек, мирно спала под все наши выкрики. Мы не стали будить девочку раньше времени, ведь ей еще придется сегодня и побегать и потренироваться, пусть отдохнет, пока есть время. Мы ж не садисты в самом деле, кто бы что не думал! Я, управилась со своим конем и принялась за давешнего каурого мерина, до чего ж флегматичная скотинка! А Юозапа тем временем все же растрясла Агнесс, та нехотя поднималась. Ну да, после слез всегда спится крепко.

Заседлав лошадей, мы натянули на себя скинутые поддоспешники, поскольку без них было уже зябко путешествовать, а поверх напялили рясы и горжеты. Несмотря на яркое и веселое солнце, в воздухе чувствовалось приближение холодов. Поздняя осень наступала на пятки, и нас спасало лишь то, что мы ехали на юг к морю. У нас в монастыре, поди, и первый снег пробовал выпасть, ну по ночам вода в лужах замерзала точно. А здесь ничего, только листья все пообсыпались.

Одевшись и прицепив по местам оружие, дружно попрыгали в седла и вновь пустились в дорогу.

Когда начало темнеть мы стали располагаться на ночлег. Вечер нам предстоял сложный: нужно было сломить сопротивление Агнесс и остричь ей волосы, как того требовал устав, а еще начать обучать ее азам боя на мечах. И в том и в другом случае работа предстояла не из легких. Как мы умудрились проморгать ее косу?! До сих пор ума приложить не могу! Хотя чего это я! Иногда бываю жутко невнимательной к обыденным вещам: передо мной можно розового индюка таскать и я его не замечу, главное чтобы это делали каждый день. Видимо так получилось и с Агнесс. В начале дороги к ней шибко никто не приглядывался, а потом как узнали, что она племянница настоятельницы, так и вовсе из головы выкинули все ее странности. И только теперь, когда выяснили реальное положение дел, мы обратили внимание на несуразицу и принялись приводить ее внешность в соответствие с видом сестры нашего ордена. К тому же, мы всегда, как положено по правилам, ходим в одежде, даже спать ложимся в камизе, бре и горжете. А еще девочке в первый же день нагоняй за непокрытую голову дали. Так чего мы хотим?! В общем, вечерок сегодня будет не из легких! (Брэ – неширокие семейники до колена, с ластовицей и швами на боках из шелка или льна. Камиза – рубашка до середины бедра, расклешенная из льна или шёлка, с длинными рукавами, зауженными к низу.)

Остановились в ложбинке, где кряжистые столетние ивы опускали свои ветки до земли. Их могучие стволы с изрезанной временем корой, должны были послужить нам неплохой защитой от пронизывающего ветерка, что задул ближе к вечеру. Небо еще рдело на западе, но с востока уже наползали темные ночные облака. В наступающих сумерках мы быстренько насобирали хвороста, валявшегося здесь в избытке, и запалили приличный костер, чтобы было теплей; низина все-таки, ивняк ведь по сухим местам не очень-то растет. Сегодня кашеварить поочередности должна была я. Пошарившись в мешках, я извлекла на свет божий кулек с незабвенной гречневой крупой.

– Опять?! – завопила Юза, увидев у меня в руках мешочек знакомой расцветки. – Только не гречка! Четвертый день ее есть я не в состоянии! Готовь что-нибудь другое!

– А что, например? – флегматично спросила я.

Мне лично было побоку, чем сегодня ужинать, можно гречкой, можно не гречкой. Я не гурман, могу хоть месяц на одном и том же блюде сидеть, лишь бы было сытно. К еде я вообще отношусь как к дровам, пища – топливо для печи, и выбирать – то я буду, а это нет, по-моему, глупо. Поел, бегать можешь? Хо-ро-шо!

– Свари сечку, – попросила меня старшая сестра, принося новую порцию хвороста.

– Долго! – скривилась я. Эта крупа действительно долго варится. – Может пшено?

– Можно подумать оно не дольше! – вставила свое слово Юозапа. – Пшеном нас караванщики подчивали, давай сечку. Тем более, пока Агнесс обстрижем, пока потренируемся, каша как раз сварится и даже еще остыть успеет.

– Ладно, было бы сказано, – пожала я плечами, вновь принимаясь за раскопки.

Мешок с сеченой пшеницей я обнаружила, словно по закону подлости, на самом дне, и мне пришлось заново перекладывать всю сумку, чтобы в ней впоследствии можно было хоть что-то найти. Пока я занималась поисками крупы и нарезанием стратегического запаса круто-соленого сала для каши, Гертруда принялась натачивать нож, проверяя его остроту сухой травинкой. К свету вышла Агнесс, неся полный котелок воды.