Эрнест Сетон-Томпсон - Зверь [сборник]

Джек услышал, как она приближается, учуял ее и в конце концов увидел, но именно чутье вывело его из равновесия — полноценный запах того, кто задирал его в детстве. На него нахлынула злость прошлых дней, и ему хватило коварства на то, чтобы укрыться в засаде: Джек попятился, сойдя с тропы туда, где она проходила у откоса, и, когда примчался маленький желтый мучитель, ударил его так, как когда-то давно, но уже со всей силой взрослого гризли. Собака и тявкнуть не успела, и второй удар не понадобился. Около получаса охотники молча искали пса, пока не наткнулись на нужное место и не прочли эту историю, написанную безмолвными письменами.

— Я его тоже прикончу, — пробормотал Бонами, который любил свою скверную шавку.

— Да, это гринго Педро. Хитрюга — вернулся назад, на свой след. Но мы его заловим.

И они поклялись убить этого медведя или «полечь».

Без собаки пришлось разрабатывать новый охотничий план. Они выбрали два-три подходящих места для садков-ловушек — там, где деревья стояли парами, чтобы можно было использовать их как опоры для укрытия. Потом Келлиан вернулся в лагерь за топором, а Бонами принялся подготавливать участок.

Проходя мимо поляны, на которой был разбит их лагерь, Келлиан по привычке остановился и около минуты озирался. Он уже было собрался спускаться, как вдруг заметил кое-что. Там сидел на корточках гризли и разглядывал лежащий внизу лагерь. Опаленная бурая шерсть на голове и шее, а еще белые пятна на заду — по одному на каждой стороне — не оставляли сомнений: Келлиан и гринго Педро снова встретились лицом к лицу. Выстрел выходил неверный, но Келлиан вскинул ружье, а когда уже собрался стрелять, медведь неожиданно опустил голову и поднял заднюю лапу — начал зализывать крохотный порез. Так его голова и грудь очутились на одной линии — верный выстрел, такой верный, что Келлиан торопливо нажал на спуск. Мимо головы и плеча он промазал, но попал медведю в пасть и по пальцу задней лапы — отбил зуб и часть пальца. Фыркнув, гризли вскочил и рванул вниз по холму к охотнику. Келлиан тут же вскарабкался на дерево и стал недосягаем, но между ними лежал лагерь, и медведь выместил злость на нем. Взмах — и мешки с мукой полетели в сторону. Хрясь! — и мука высыпалась, оставив легкую дымку. Шлеп-хрусь! — и ящик со всякой всячиной полетел в костер. Хруп! — и коробка с патронами отправилась за ним вслед. Бам! — и ведро с водой разбилось вдребезги. Шлеп-шлеп-шлеп! — и все чашки превратились в бесполезные осколки.

Сидя в безопасности на дереве, Келлиан не мог толком прицелиться — мог только ждать, пока буря слегка утихнет. Медведь наткнулся на бутылку с чем-то, некрепко закупоренную пробкой. Он ловко сжал ее в лапах, вытащил пробку и поднес бутыль ко рту с забавным проворством, говорившим об опыте в этом деле. Но, что бы ни было в бутылке, оно не понравилось мародеру, он выплюнул это, вылил из бутылки содержимое и швырнул ее оземь. Келлиан ошеломленно наблюдал за этим. Теперь из костра раздалось отчетливое «тресь! тресь! тресь!», и патроны начали взрываться — по одному, по два, по четыре, по несколько разом. Гринго завертелся на месте, ломая и давя все вокруг. Салют в честь Дня независимости ему не понравился, поэтому, взбежав на склон, медведь, подпрыгивая и спотыкаясь, помчался на луг и налетел на лошадей. И в этот момент Гринго впервые оказался на мушке у охотника. Свинцовое жало чиркнуло его по боку, и Гринго, вертясь от боли, убежал в лес.

Охотникам здорово досталось. Прошла целая неделя, прежде чем они починили все сломанное их мохнатым гостем и опять вернулись к озеру Палой листвы с новым комплектом амуниции и провизии, починенной палаткой и полным набором одежды. Они не особенно обсуждали клятву убить того медведя. Оба считали, что, само собой разумеется, доведут дело до конца. И не говорили ни разу: «Если мы убьем его…», только: «Когда мы убьем его».

Взбешенный, но все же сохранивший осторожность, Гринго сбежал из разрушенного лагеря и, окинув взглядом склон и приметив с южной стороны в кустах толокнянки тихое укрытие, улегся там и стал зализывать раны, а от разбитого зуба так сильно болела голова! Там он лежал весь день и всю ночь; иногда боль становилась невыносимой, но Гринго ни разу не заворочался. Однако на второй день голод заставил его встать, он покинул свое лежбище и, направившись к ближайшей гряде, пошел по гребню, принюхиваясь. До него донесся запах охотника-горца. Не зная, что делать, медведь решил не делать ничего и сел. Запах становился сильнее, до него донесся топот. Они приближались, потом кустарник расступился и из него выехал всадник. Лошадь фыркнула и попыталась повернуть обратно, но гряда была узкой — один неверный шаг привел бы к серьезным последствиям. Ковбой справился с лошадью и, хотя ружье у него было, не стал стрелять в угрюмого зверя, который сидел, уставившись на него, и перегораживал дорогу. Он был опытным горцем и теперь решил использовать уловку индейцев, у которых, собственно, ей и научился. И начал «лечить голосом».

— Смотри-ка, мишка, — громко сказал он, — я ничего тебе не сделаю! Ничего против тебя не имею, так что и тебе незачем точить на меня зуб.

— Р-ры-ы-ы, — глухим басом отозвался Гринго.

— Послушай, я не хочу быть с тобой на ножах, хотя нож-то у меня при себе. Чего я хочу, так это чтобы ты отошел и дал мне пройти по этой узехонькой тропе по своим делам.

— Р-р-ры-уоу! — проворчал Гринго.

— Честно, приятель. Ты меня не тронь, я тебя не трону. Пропусти меня на пять минут, и все.

— Рры-рры-рроу-ры, — послышался ответ.

— Да пойми, тут никак не обойти, только вперед, а ты ведь сидишь прямо на дороге. Надо пройти, раз уж назад нельзя. Слышишь, давай договоримся: по рукам и не держать ножа за пазухой.

Разумеется, Гринго ничего не понимал, кроме того, что человек издавал странные, безобидные и монотонные звуки, так что, пробасив напоследок: «Гр-р-р-ф!», медведь моргнул, поднялся и двинулся вниз по склону. Ковбой, пришпорив лошадь, которая не хотела трогаться с места, отправился дальше.

— Ну, ну, — хохотнул он, — ни разу это не подводило! Потому-то большинство медведей и похожи.

Если бы Гринго умел ясно мыслить, то сказал бы: «Это, без сомнения, какой-то новый тип людей».

Гринго брел по зову носа, ловя бесчисленные ароматы ягод, корешков, куропаток и оленей, пока не появился новый, приятный и особенно сильный запах. Это была не дичь, не овцы и не мертвечина. Так пахло живое мясо. Запах привел Гринго на лужок, и там он нашел их. Огромные существа, ростом с него самого, рыжие и рыже-белые, и их было пять, но Гринго не боялся. Им овладел охотничий инстинкт, охотничье безрассудство и желание победить. Он подкрался к ним с наветренной стороны — так, чтобы продолжать их чуять, но чтобы они не учуяли его. Гринго вышел на опушку: тут надо было остановиться, иначе его могли заметить. Неподалеку был водопой. Он молча попил, потом улегся в кустарнике и стал следить. Так прошел час. Солнце опустилось к горизонту, и коровы поднялись, решив пощипать траву. Одна из них, мельче остальных, подошла ближе, а затем, внезапно задавшись целью, направилась к источнику. Гринго подождал удобного случая, и когда корова, скользя по грязи, наклонилась, он поднялся и ударил ее изо всех сил. Гринго метил ей в голову и попал, но он ничего не знал о рогах. Острый рог молодой коровы вонзился ему в лапу и, согнувшись, отломился, но удар вышел вдвое слабее. Корова упала, однако Гринго пришлось довершить начатое, а затем он заметался в бешенстве из-за боли в раненой лапе. Остальные коровы сбежали. Гризли схватил телку зубами и потащил ее вверх по холму к логову. Там, имея запас еды, он снова улегся зализывать раны — хоть и болезненные, но не серьезные, так что спустя неделю гризли Джек, как всегда, чувствовал себя отлично и странствовал по лесам у озера Палой листвы и дальше на юго-восток. Его владения выросли вместе с ним самим: король вернулся в свое королевство. Со временем Гринго стал встречать других своих соплеменников и мериться с ними силами. Порой он побеждал, порой нет, но месяцы шли, а он все рос, учился и набирался сил.