Михаил Фонотов - Мир открыт для добра

Даже не верится, что где-то огромные города, перемигивание дорожных огней, тяжелое дыхание заводов, вокзалы и поезда…

А ты тут один, гость и хозяин, на острове.

Тень нашего вертолета — на соснах горы Извоз у Верхнеуральска.

Говорят, тут некогда рос лес, но очень давно, и, если бы не человек, ему вновь не подняться уже никогда.

Нам, конечно, привычнее другой лес. Чтобы в бору, как в большой семье, рядом с матерыми деревьями тянулся к небу молодняк и чтобы под ним находил себе место подрост. И чтобы раскинулся он вольно, по своей прихоти — где-то островок, где-то несколько деревьев на пригорке, где-то вперемежку сосны, ели, березы…

В рукотворном бору больше геометрии. Он непривычно упорядочен. Параллельные ряды, четкие границы. В некоторых местах сосны стоят ровными шеренгами, как в строю одногодки. Тут одно поколение, ровесники. А отцы-матери, может быть, за сотни верст отсюда.

Непривычна нам еще и сама работа — культурное лесовозобновление. Мыслимо ли — создать новый лес. Не парк, не рощу, не полосу, а именно лес, чтобы ни конца ему, ни края, чтобы немудрено было в нем и заблудиться. Тысячи, миллионы деревьев — шутка ли посадить их. Да и ждать долго. Ну, посадили — когда еще будет тот лес? И будет ли…

Создавать лес — работа молодая. Если, допустим, пшеницу человек сеял с незапамятных времен и успел забыть ее диких предков, то леса нам до сих пор привычнее в их первозданном виде. Не то, чтобы создавать, — человек очень долго воевал с лесом, стараясь потеснить его для той же пшеницы. Воевал долго и в конце концов, как мы видим теперь, одолел. Так преуспел, что, опомнившись, забеспокоился, не слишком ли далеко зашел? Оказалось, увлекся. Теперь новая забота: растить деревья. Поменьше рубить, побольше садить.

Между тем оно уже существует — культурное лесовозобновление. Наряду с тем же земледелием. Не менее хлопотная работа, если не более.

Если спросить начальника отдела лесовосстановления областного управления лесного хозяйства Виктора Ивановича Нескоблева, как вырастить сосну, он, скрывая улыбку, скажет: долго. Не только растить — рассказывать долго.

Зимой следует начать. Найти в лесу шишку. Стряхнуть из-под ее чешуи семена с тонкими крылаточками. Очистить их от крылаточек, чтобы получить крохотное, с конопляное зернышко семя. Весной посадить его в питомнике. Удобрить, поливать, беречь от болезней и сорных трав. Через два года взять тоненький росток с нежными корешками и мягкими иголочками на вершине стебля и посадить в борозду сеянец, при виде которого невозможно поверить, что когда-то он вырастет в стройное, звонкое, упругое дерево.

Это одна сосенка. А сколько их надо высадить? Конечно, созданы машины. Мощный тягач нарезает борозды. Следом такой же трактор, едва передвигаясь, тащит сажалку, на которой сидят два сажальщика и сноровисто вкладывают сеянцы в посадочный аппарат. Появились даже автоматы. Они снабжены кассетами. Это нечто вроде пулеметной ленты. Заправили сеянцами (тысячу штук на кассету), свернули в спираль, вставили в аппарат — все остальное автомат знает сам. Правда, автоматы еще редки. И сами по себе не очень совершенны, и не совсем освоены. Они, однако, появились, и это, надо полагать, всерьез.

И после посадки не отступишься от будущего бора — культивировать, осветлять, прореживать. И опять — культивировать, осветлять, прореживать. Год, два, десять лет, двадцать. Культурный лес, по сути, всю жизнь требует ухода. Если на гектар высаживается шесть тысяч сеянцев, то взрослых деревьев должно остаться по крайней мере в десять раз меньше. То есть из десяти сеянцев только один поднимается к облакам. Но и те, что пали под топором, были полезны. В молодом бору должно быть тесновато. От тесноты сосны стройнее. К тому же в густом ряду у лесника выбор побогаче: деревце послабее он вырубит, а покрепче оставит. И в следующий раз поступит так же.

Без человека лесной культуре, пожалуй, не выжить. Все-таки не выпестованное тысячелетиями лесное общество, а создание искусственное, в известной степени упрощенное. Что ни говори, монокультура. Взять хотя бы болезни. Рукотворный бор им более подвержен, чем естественный. И, например, пожару, в нем разгуляться легче. Так что человек, став однажды его попечителем, должен им остаться навсегда.

Медленно растет лес, но быстро летит время. Среди этих сосен на горе Извоз я бродил лет десять назад. Только некоторые из них поднимали свои свечи до плеча. Теперь они выше меня. Зайдешь — и сомкнулось пространство, чувствуешь: ты в лесу. В лесхозе мне рассказывали, что тут уже встречаются косули, лисы, зайцы, под соснами собирают маслят и рыжиков. Лесоводы тут уже заготавливают шишки.

Этому лесу около тридцати лет. Тут его 370 гектаров. Не ради древесины растет на Извозе бор. Это памятный лес. Он останется как память о тех, кто погиб на горе в 1918 году. Это память и о самих лесоводах. И вообще о нашем времени. Память — через столетия.

А есть ли леса постарше? Есть. И даже такие, которые созрели для рубки. В Тюбукском лесничестве созрели сосны, которым больше ста, — может быть, самые первые из тех, что выхожены человеком. Для рубки они созрели, но рубить их, конечно, грешно. Пусть постоят. Тоже память.

История лесовосстановления у нас начинается, по сути, с тридцатых годов. В довоенное десятилетие высаживали по тысяче гектаров в год. Теперь ежегодно посадки достигают пятнадцати тысяч гектаров. Всего же в области 300 тысяч га таких лесов. Треть из них возрастом такие же, как бор на Извозе, две трети — младше.

Конечно, кое-что дают рубки ухода, но деловой древесины наши лесные культуры пока, можно сказать, не дали. Рано. Внукам и правнукам достанется — спасибо скажут. А нам — приятная глазу зелень, сосновый воздух, маслята в хвое и сознание исполненного долга. Все-таки 300 тысяч гектаров леса — это уже заметно. Сейчас ежегодные посадки почти покрывают вырубленную лесосеку. Увы, не скажу, что все прекрасно. Проблем у лесоводов хватает.

Был росточек с вершок, не верилось, что вырастет сосна. Сосны выросли, и не верится, что им шуметь на Извозе под ветрами двадцать первого века. Где-то в двухтысячном неизвестном году…

Давно я не видел такого звездного неба, как в Тюлюке. Звезды над Тюлюком не где-то в неведомой выси, а тут, на доступной высоте, в среде обитания, как, например, фонари в городе.

Я иду по улице навстречу Иремелю. Обманчива гора. То вроде близка она. Дойти до конца улицы, и тут она, стоит за околицей, своя, понятная, повседневная. То надменно отодвинется, набросит на себя покров таинственности, и жутковато даже представить себя на ее ночной вершине.

Я возвращаюсь обратно и вижу над крышами мрачноватую гряду Зигальги. Она ровно тянется вдоль реки, только кое-где выступают скалы, словно искрошившиеся зубы на гигантской челюсти. Вдали, за лесопунктом, замечаю на склонах Нургуша одинокий огонек. Нужно присмотреться, чтобы понять иллюзию: фонарь на стреле крана у лесопункта.