Михаил Фонотов - Мир открыт для добра

Вот именно — не лирическим героем. И ковш не лопата. Четыре куба зачерпывает разом. А яма какая? Бакальский карьер?

— Сидишь в кабине, над тобой сто метров крутизны, кругом пыль, камень…

— И никаких угрызений или сожалений?

— Нет. Мы делали дело. Сырье добывали. Работа была трудной. Я ею горжусь.

Работа важно. А природа?

Стоп! Что ответить на это поэту? Виноват, сожалею? Не жалеет он. Значит, природу «не уважает»? Уважает!

Вся наша жизнь, наша цивилизация — на грани этого противоречия.

Ну, хорошо, допустим, не рыл землю Николай Година. И другие не рыли. Никто ее не тронул. Нет карьера. Не добыты миллионы кубов известняка. Природа соблюдена в неприкосновенности.

Этого мы хотим? Нет, извините, другого. Того, что имеем. Чтобы известняк приходил в наш дом столовым прибором, цветным телевизором и просто известью. К дикости не вернуться и природу оставить дикой — вот наши «сытые волки» и «целые овцы».

Нам дано одно — балансировать, держать противоречие в единстве.

По крайней мере Николая Годину оно не раздваивает. Рабочий и поэт живут в нем согласно.

Карьер мы оправдали. И все-таки…

— Осталась боль… Было там у нас болото Воскресенское. Помню: плесы, утки в камышах, лоси наведывались. Засыпали мы его. Под тяжестью отвала торф выдавило кверху — волнами его сбило. И нет там теперь ни воды, ни уток, ни лосей. Наверное, можно было найти для отвала другое место, пусть и подальше.

Николай Година — автор нескольких поэтических сборников. Стихов о плесе, засыпанном отвалом, в них нет.

— Недавно я написал короткий рассказ. История его проста. По утрам я пробегаю свои три километра и возвращаюсь к поляне, где стоит турник. На этой поляне, окруженной лесом, росла березка. Как-то после отлучек я прибежал туда, смотрю — нет на поляне березки. Я отыскал ее в кустах. Она лежала рядом с бутылками и остатками закуски. Ее выкрутили, вывернули, оборвав корни.

Я к дереву неравнодушен. Горы люблю издалека, подниматься на их вершины как-то не пристрастился. Рыбалкой не увлекся, охоту не признаю. Правда, года три, как заболел камнями, кое-что успел собрать. Самое большое удовольствие — бродить по лесу, собирать грибы или просто так, «без дела». В природе я лучше всего вижу дерево. То, что оно живое, понятно. Но оно, я думаю, одухотворено.

Поэт «понимает» деревья. И они его.

Жить среди такой красоты и не ценить ее, не беречь? Неужто ко всему привыкаешь? И нужно каждый раз напоминать: вокруг нас — редкий дар природы, земля заповедная? Это наш край родной, нам выпало счастье тут жить. Нам и нашим детям…

Николай Година бывал во многих странах. Ему есть с чем сравнить Урал. Сравнить и удовлетвориться: природа Урала не уступает никаким «мировым образцам». А если в чем-то и уступает, то в нашем отношении к ней.

— Я видел много красивых мест. Что характерно: за границей природа ухожена, но человек в ней незаметен. Он тих, как в храме. А мы «выпираем» из природы. Я вижу это, как на рисунке: мы вроде Гулливера — и лес, и озера, и горы нам по колено. Мы поднялись слишком высоко над ней. Такое высокомерие нас не украшает.

Хорошо, что мы свободны в природе, плохо, что безответственны. В Канаде, например, как и у нас, строительство дома заканчивают посадкой деревьев. И если деревце засохло или сломано, вместо него высаживают другое. Но только за счет виновника. В Миассе на озеленение тратят больше 300 тысяч рублей, но никто не знает, каков убыток от тех, кто ломает саженцы.

В Швеции я не видел в лесу ни бутылок, ни консервных банок. На машинах в лес шведы не лезут, оставляют их на стоянках. Но одно там нам не понять: на каждом шагу извещают — частная земля. «Это мое, не входи, не тронь, не пользуйся». Наш принцип, конечно, лучше: все твое. Осознать бы это.

Этюд назывался «Мой лес». Миассцы услышали его по радио. Поэт обращался к землякам через газету. Он выступал перед ними с лекциями. Он взывал к их сознанию, рассказывая о природе, о своей любви и боли. И не удержаться ему от упрека: зачем?

А в стихах упрека нет. В стихах только красота. Красота и покой.

А это о березе:

И еще:

И вновь виденье лесных «балерин» — берез, почти воздушных, классический балет». И вновь она — «стеснительно голая береза». И «монументальная сосна». И «две березы, три сосны», которые «сочинили лес». И «акварельный лес» в аквариуме дня.

В природе, как в театре, поэт находит искусство — музыку ее тишины, живопись ее пейзажей, балет ее берез.

Из всех искусств это самое высокое и неподдельное.

Николай Година — лирик. Этим все сказано.

— Природа, ее красота, доставляет мне эстетическое удовольствие. Мне просто приятно смотреть на нее. Неосознанно. Первое побуждение — стоять и созерцать. Потом я подумаю о том, что у меня дети и надо для них сохранить природу. Что лес — это доска. Что известняк — это сырье.

Если каждый увидит красоту своего края, тогда окружающая нас среда останется природой. Поэтому в стихах я к душе взываю, а не к сознанию.

В городском литобъединении многие стихотворцы пишут о природе. Но как? Ругают, упрекают, клеймят тех, кто губит красоту озер, рек, леса. А ты попробуй, говорю я им, покажи эту красоту, помоги другим увидеть ее.

В своем городе я часто читаю стихи в самых разных аудиториях. И не обманываюсь: стихи о природе всегда имеют отклик.

Конечно, взять бульдозер и перепахать дороги в лес проще. И результат — реальный, очевидный, скорый. Но частный. А путь через души людей долог и призрачен. Поэту, однако, другого не дано. Только славить любовь — человека к человеку. Растить ее, как саженец, ждать ее нескорых плодов.

Мы только так говорим: стихи о природе. Не о природе они — о человеке. Даже и самый скромный набросок. Как этот:

Вы увидели эту картинку? Человека на ней не заметили? Заметили. Он тут, конечно, поэт Николай Година.

Сергей Борисович Куклин, фенолог, некогда старший научный сотрудник краеведческого музея, сказал мне между прочим:

— Завтра у меня день наблюдений.

— Возьмете с собой?

— Пойдемте, — сразу согласился он. — Покажу редкое местечко.