Михаил Фонотов - Мир открыт для добра

— Какое?

— Я уж думал, под Челябинском они совсем исчезли. А вот нашел же… Тридцать стеблей насчитал.

— Что это?

— Венерин башмачок. Редкое теперь растение.

В начале лета в тенистом лесу, на сухом склоне поодаль от болотца, под широким листом-лодочкой распускается замысловатый цветок венериного башмачка. Сам башмачок желтый, а вокруг него крестом четыре пурпурных лепестка. Заберется пчела внутрь башмачка, наберет терпкого нектара, еле выберется обратно, рассыпая пыльцу.

Красив цветок, но редок. Оттого редок, что нежен и неплодовит. Зацветает, подумать только, на восемнадцатом году. И оттого еще редок, что красив: как не сорвать, если попался на глаза.

Но рвать венерин башмачок запрещено. Растение внесено в Красную книгу. Охраняется государством.

Утром, сойдя с автобуса у Шершней, мы с Сергеем Борисовичем вышли на дорогу в Кременкуль. По четвергам, от ранней весны до поздней осени, Сергей Борисович выходит на эту дорогу в штормовке, с рюкзаком за спиной, биноклем и фотоаппаратом на груди. Каждый четверг, лет десять. А в общем-то, места эти знакомы с детства, и с тех лет до сих пор — уж сед — он ходит по лесам, если не считать фронтовые годы. Ходит и не находится никак.

День — один из отпущенных бабьим летом — хоть и солнечный, но вокруг желтизна и холодная роса на травах. Еще белеют вдоль дороги цветы икотника, цветут румянка, аистник (его плодик с длинной иглой поразительно похож на голову аиста), раскрывают лепестки ромашка, клевер, донник, еще не спрятала свои бордовые колокольчики пушистая нонея.

— Слышишь?

Слышу: тиу, тиу.

— Это синичка.

Из малинника выпорхнула птичка и взмыла вверх.

— Это конек луговой.

Через минуту Сергей Борисович опять останавливается, прислушиваясь:

— Зяблики пинькают: еще не улетели.

В лесу мы бываем наскоком да набегом. То грибы ищем лихорадочно, опустив очи долу — не остановимся, не оглянемся. То ягоды высматриваем в зарослях, ничего не замечаем вокруг. Нет бы зайти в лес не за добычей. Впрочем, без дела нам в лесу скучно: ничего не видим и не слышим. Трав не знаем, голоса птиц не различаем. Нам все невдомек: ну, букашка ползет, ну, какая-то бабочка пролетела… В лесу мы безграмотны.

Конечно, все знать нельзя. Растений тысячи, а у каждого столько родственников, такое семейство, что в нем сразу не разберешься. Иную травку и ботаник назвать затруднится, пока не пересчитает пестики и тычинки. Но самые распространенные растения надо бы различать каждому. Потому что, когда нет грамоты, нет и культуры.

Взобравшись на плотинку, мы вышли к пруду. На берегу валялась пустая гильза охотничьего патрона.

— Всю птицу разогнали охотники, — сетует Сергей Борисович.

А ведь заказник… Однако вдали замечаем черные точки на воде. Подходим ближе — стайка нырков. Плавают туда-сюда, ныряют, общипываются, взмахивают крыльями. А в стороне от них сидит на воде белая чомга. Ее еще жеребцом называют, подсказывает мне Сергей Борисович, так она кричит не по-птичьи.

И вдруг подает мне бинокль — взгляни.

В бинокль я вижу совсем близко: лес, чернота пахоты за ним, стадо коров на берегу, всадник на серой лошади, опора высоковольтной линии, гладь мелководья, отражающая прибрежные кусты, — и на этом фоне кругами летает цапля. За ней гоняется стая грачей. Цапля опустилась на мелкую воду, выждала, пока унялись грачи, и вновь взлетела.

Идем дальше. Скоро, предупреждает Куклин, то место, где растет венерин башмачок. Он то и дело останавливается, чтобы сделать запись в своем дневнике: видел белую трясогузку, кузнечики стрекочут, ожила, согревшись, бабочка голубянка, цветет люпин.

А зачем все это? Зачем нам знать, когда какие растения зацветают и отцветают, когда какие птицы прилетают и улетают, когда какие бабочки оживают и засыпают?

Надо! У природы свои часы, и фенология дает нам точки отсчета на их циферблате. Чтобы предсказать будущее, надо знать прошлое.

Вот такой вопрос: когда сеять пшеницу? Одно из условий, которое следует соблюдать, — сеять после того, как на поле взойдут и будут уничтожены ростки овсюга. А сколько их ждать? Ученые выяснили, что овсюг всходит после того, как сумма плюсовых суточных температур воздуха достигнет 260 градусов. Есть и другой ориентир: всходы овсюга появляются через 4—5 дней после распускания почек на березах, растущих рядом с полем.

А время зеленения березы можно определить по дате прилета грачей. В природе все взаимосвязано. Черемуха, рябина и шиповник зацветают не когда им угодно, а в строго определенные сроки. Жаворонок и кукушка появляются у нас тоже, соблюдая свои правила. Часы природы достаточно точны. И если мы еще плохо определяем по ним время, то потому, что их механизм изучен нами наспех, кое-как.

Весну, лето и осень ходит Сергей Борисович по лесам, записывает, что когда произошло. Зимой он изучает свои дневники, составляет фенологический отчет, сдает его в фонды. В отчете, к примеру, отмечено, что акация нынче расцвела 19 мая. Ну и что? Ничего, если взять одно наблюдение. Но если иметь дневники за десять, двадцать, тридцать лет, то им цены нет. Изучение взаимосвязей сезонных явлений позволяет выявить такие природные закономерности, значение которых трудно переоценить.

Но такие дневники, увы, большая редкость. Вести их нельзя никак иначе, как взяв рюкзак, бинокль и фотоаппарат и отправившись в пеший путь по лесам и полям. И еще нельзя не знать травы по именам и птиц по голосам (для чего, говорят, надо иметь даже музыкальный слух). И еще нельзя не любить эти прогулки, эти, казалось бы, пустячные занятия.

Такие люди, увы, тоже большая редкость. Каждый фенолог на учете. И Куклин значится в том списке.

Сергей Борисович останавливается у сухого ствола березы, в дупле которой весной он нечаянно обнаружил гнездо вертишейки. (Птица так называется потому, что ее птенцы по-змеиному вытягивают шеи и вращают головой.) Потом он показывает растущие по логу ивы — низкие кусты ивы розмаринолистной, высокие кусты ивы серой, тонкие деревца ивы пятитычинковой и, наконец, огромные деревья ивы ломкой, склонившиеся над высыхающим прудком, где мы сделали привал.

Еще через полчаса мы спилили гриб-трутовик на березе, примеченной в прошлый раз. Гриб похож на смешного человечка. Он пополнит коллекцию музея. Тут же Сергей Борисович вспоминает, как зимой он вместе с лесником спилил березовый кап. Нарост был так велик, что его еле-еле погрузили на сани. Тот кап теперь выставлен в музее.

Наконец, Сергей Борисович безошибочно приводит меня к березе, рядом с которой растет венерин башмачок — высохший стебелек и несколько мягких увядших листьев.

Зачем так беречь это растеньице? Что оно нам? Пользы от него никакой. Лекарственным оно не признано. Наоборот, сок его изрядно ядовит. Только и всего, что красиво цветет.