Михаил Фонотов - Мир открыт для добра

На первом же спуске я не удержался на ногах и рухнул в снег. Самому смешно, а подняться не могу: снег глубок, не на что опереться. Дядя Миша тут же срубил мне две палки. С палками балансировать легче, но и жердью не всегда найдешь опору — мы вошли в лес, снегу тут на метр.

А Миша ничего, идет бойко, от саней не отстает, даже успевает снять стог сена в логу, заросшем лозняком.

Подъем, спуск, поворот… Снег бел. Воздух чист. Тишина устоявшаяся. Все хорошо. Только шум в ушах. И пот стекает с лица — скоро на мне начнут расти сосульки.

— Садись, — дядя Миша попридержал гнедого мерина по кличке Коля.

— Не, я сам.

Оседает под лыжами снег. Иду, как по перине. А вокруг… Впрочем, мне не до окрестностей. Пот застилает глаза, а шапку хоть выжимай.

— Садись, — дядя Миша вновь останавливает Колю.

— Не, я сам.

Только после третьего приглашения сажусь в сани, в плетеную кошеву. Сижу, выравниваю дыхание, остываю (от меня пар идет). Вдруг дядя Миша привстал, натянул вожжи:

— Ты гляди, недавно, видать, прошла.

На белой глади сугроба я увидел ярко-желтые пятна подтаявшего от обильной мочи снега. Метров через двадцать такая же отметина у дороги.

— Кто это?

— Рысь. Кто же еще? За ней идем.

Ничего себе «за ней». Она, судя по всему, только что была тут. Я невольно поднимаю глаза — не сидит ли на деревьях?..

Кошеву бросает то вправо, то влево, норовя опрокинуть. Надо прижиматься к борту, который вздыбливается. Но однажды полоз угодил в колею, и нас вывалило на обочину вместе со всей поклажей.

Как бы то ни было, но, по словам дяди Миши, мы уже почти у цели. Поляна со стогом, лог, летом, надо полагать, сырой, — и санный след поворачивает направо, где на склоне горы за редкими деревьями наше пристанище.

Она, избушка, не совсем такая, какую рисовало мое воображение. Я ждал, что это будет, пусть и хиленький, но все-таки сруб, а тут балаган из досок, обшитых рубероидом.

Не совпало, ну, да ладно. Какая разница, доски или бревна? Главное, есть затишье от ветра и печь, которую Нагим сразу же бросился растапливать. И не беда, что это не охотничья избушка, а балаган на пасеке. Главное, есть все остальное — лес, горы, высокое небо, тишина и безлюдье.

Дав мерину отдохнуть, дядя Миша попрощался с нами и уехал. Мы смотрели вслед саням. Они осторожно сползли со склона, мелькнули за деревьями и скрылись из виду. Мы остались одни.

Все, кажется, мы на месте. Внедрились. Чего же боле?

А боле ничего. Мы тут. А как вы там, в Челябинске?

Иногда кажется, что город — чудовищная ошибка. Нельзя жить так тесно. В городе люди устают друг от друга. К концу дня горожанин мечтает лишь о том, чтобы захлопнуть за собой дверь своей «крепости» и расстегнуть на себе ремни.

Платон (вон когда) утверждал, что лучший город тот, в котором живут 5040 свободных граждан и на каждого из них по пять рабов — всего, таким образом, 30 240 жителей.

А ныне в центральных кварталах крупнейших городов на квадратный километр приходится 20—30 тысяч человек. То есть по 3—5 метров на человека. Повернуться негде!

Городское правило: избегать пустых общений и знакомств. И еще: не лезь в чужую жизнь, сам живи обособленно и давай другим.

Года два назад я встречал жену в аэропорту. Дождавшись багажа, — час был поздний, за полночь, — пошли взять такси. В такси оказались с четой наших же лет, попутчиками.

Едем. Молчим. Не до разговоров. Уже в городе шофер стал уточнять, кто где живет.

— У кинотеатра «Урал», — сказал я.

— И мы тоже, — сказал мужчина.

— А улица?

Я назвал свою улицу. Мужчина назвал ту же.

Какое, оказывается, совпадение: мы соседи. Улица наша короткая, значит, живем рядом.

— А номер дома? — спросил я, уже поддавшись игре на совпадение случайностей.

Мужчина назвал номер нашего дома. Мы — жильцы одного дома. Только подъезды разные. Но мужчину и его жену я вроде бы вижу в первый раз. Даже и жена моя с ними незнакома. Это совсем странно. Впрочем, наши лица им тоже ни о чем не говорят.

Коротко обсудив игру случая, мы разошлись по квартирам. Потом я изредка встречал наших попутчиков во дворе. Теперь мы узнавали друг друга, здоровались, через несколько месяцев знакомство, не подпитываемое общением, заглохло вновь.

Вот еще пример. Каждое утро по пути на работу я встречаю мужчину: густые длинные брови, сутул, всегда с портфелем в руке. Мы, разумеется, не здороваемся, только обмениваемся взглядами. Каждое утро. Почти на одном и том же месте. Уже много лет. Чем не сюжет?

Задумывались ли вы о том, как много лиц мелькает ныне перед нами? В толпе, например, или на шумной улице. Или на эскалаторе метро. Стоишь и с выдержкой в три секунды «фотографируешь» лица, плывущие навстречу. Девушка приехала в Москву, допустим, из Иркутска или Воркуты, наши взгляды встретились — три секунды — и все, никогда больше пути наши не пересекутся.

А на экранах телевизоров — лица всей планеты.

Город — скопище людей. В автобусе — битком. В чаше стадиона — сто тысяч тел. На демонстрации — бесконечный поток. В магазине — толкотня. В квартирах повернуться негде. Люди на каждом шагу. От них негде спрятаться. Один способ: уйти в себя, стать одиноким в толпе. Если удастся. Редко кому удается. И потому — стрессы, инсульты, инфаркты…

Людей много и, значит, много людского: машин, дыма, грязи, запахов.

А дальше что? Города-то растут. Как ни плохо в них жить, но паспортные столы не успевают прописывать новых жителей. До каких пределов? Или это нормально? Так и должно быть? Или когда-нибудь города насытятся и начнется, как предрекают некоторые, обратный ток?

Вопросов много, ответов мало…

…Уже трещат в печи дрова и закипает закопченный дочерна чайник. Под печь приспособлена бочка. В торце ее прорезана дверца, внутри приварены колосники, подведена труба. Что тебе паровоз в миниатюре.

Перед печью — высокие нары, для меня и Миши, сбоку от нее — раскладушка на койке, для Нагима. Окошко чуть больше раскрытой книги. У окошка дощатый стол с лавкой. Таков интерьер.

Телевизора у нас, естественно, нет. Мы не взяли с собой даже транзистор.

Чай пили при свече. Нагим рассказывал, как летом на пасеку повадились медведи. За неделю разворотили десятка два ульев.

Заставляю свое воображение увидеть на этом склоне медведей и не могу.

На ночь Нагим впихнул в печь две сырых чурки и открыл настежь дверцу.

Ночью проснулся, думал, утро, но было два часа. Вышел. В верхушках деревьев шумел ветер. В снегу торчали наши лыжи. Куча распиленных чурок. Лунное сияние…

Солнце встало из-за горы — чуть наискосок от дверей нашей избушки.

Утро веселое, легкий морозец.

Лес живет своей жизнью, он не заметил новоселов. Только две синички подлетели. Снегири вспорхнули с осины.