Эсмира Исмаилова - На берегах Босфора [Стамбул в рецептах, историях и криках чаек] [litres]

Я покачала головой.

– Вот видишь, а я дожил до нее – и это мой дар.

Я улыбнулась такой простой философии. Думать о преклонном возрасте настолько позитивно мне никогда не приходилось.

– Никуда не спеши, дочка… А то все пропустишь, – он по-отечески похлопал меня по плечу, и я побрела дальше по платановой аллее, которая плотным рядом отгораживала тротуар. Огромные псы заразительно зевали у обочины: прохожие нежно трепали их за уши и подкладывали под морду кусок суджука, только что купленного в мясной лавке. Псы капризно морщились и продолжали спать, не замечая столь откровенные знаки внимания.

Собаки в Стамбуле избалованы. Они вальяжно расхаживают по улицам и едва ли не заводят поучительные беседы, стоит замешкаться на светофоре или ненароком задеть рукой мохнатый загривок, всегда оказывающийся где-то у самого бока.

После завоевания Константинополя Мехмедом II в 1453 году город заполонили преданные спутники османских племен – четвероногие кангалы. Эта древняя анатолийская порода столетиями помогала османам порабощать новые земли и была незаменимой в охоте. Летописи гласят, что кангалы без усилий валили даже свирепых львов, о чем свидетельствуют ассирийские барельефы и некоторые фрески, одну из которых я встречала в доме Саввы Морозова в Бухаре. Султаны дорожили преданными псами, однако со временем портовый город наводнили и другие породы: собак часто оставляли торговцы, не желая больше кормить их на судах, —

так Константинополь превратился в обитель четвероногих амбициозных существ, которые легко затевали свары, приводя горожан в ужас.

Не зная, как совладать с распустившимися стаями, один из султанов приказал переселить всех собак на пустующий остров Сивриаду в Мраморном море. Именно там они смешивались столетиями, пока не сформировали уникальную породу, известную сегодня как «городская стамбульская». Как они попали обратно в город, история умалчивает, однако, зная любовь стамбульцев к животным, это не удивляет.

Гуляя с Амкой по парку Мачка в Нишанташи, мы часто встречаем скопища мохнатых вислоухих гигантов. Они блюдут свою территорию и жестоко наказывают любого пса, который вздумает нарушить границы. Когда я интересуюсь у местных жителей, не смущает ли их такое количество диких собак на улицах, как правило, на меня начинают смотреть так, будто я попрала некие высокие идеалы, и я тут же замолкаю, пытаясь найти очарование в огромных устрашающих существах. Иногда они подолгу плетутся за мной, пока я не сверну в переулок с кошками. Да, в Стамбуле собаки боятся кошек. А кошки не боятся никого. Мой ребенок, наблюдая такое неравное распределение сил, на вопрос о том, какое животное самое смелое, называет непременно кошку – и никакие комментарии по этому поводу не принимаются.

Наконец я свернула на Бююк Шекерджи, и тут же оказалась в забытом мире былого великолепия.

Полуразвалившиеся дома, фасады которых выдавали в них дорогие особняки минувших столетий, безмолвно приветствовали меня плавным покачиванием оконных створок.

Краска на стенах давно облупилась, и теперь сквозь редкие островки травы пожухлого цвета бесстыдно проглядывала кирпичная нагота. Ровная кладка, сложенная когда-то рукой старательного усты [83] Мастер ( тур .). , никак не поддавалась напору тяжелых чердачных балок и, как и сто лет назад, достойно держала форму. Мне стало жаль центральное окно на убогом фасаде: как будто в надетом резном деревянном кокошнике, оно выглядело слишком нарядным, словно не к месту разодетая барышня. Что может быть более неловким? Цветущая фиалка в треснувшей керамике на разбитом подоконнике нелепо оживляла убогий экстерьер.

Впереди зазвенел колокольчик, и из утопленной в землю двери показался человек. Он был среднего роста, а нездоровый цвет лица выдавал в нем истинного антиквара.

– Hoş geldiniz [84] Добро пожаловать ( тур .). , – и мужчина приветливым жестом указал мне на вход. – Аукцион скоро начнется.

Не знаю, почему он решил, что меня может заинтересовать какой-то аукцион. Возможно, я слишком долго рассматривала погибающий особняк, что выдавало приезжего человека, – а какой приезжий не пожелает попасть на настоящие торги в старейшей из антикварных лавок Стамбула?

В этом скопище раритетов, больше напоминавшем подземную пещеру Али-Бабы, которым в детстве пугала любимая бабушка Лейла, было нестерпимо пыльно, что объясняло бледность его хозяина Ибрагима. Он то и дело покашливал в кулак и периодически высовывал нос на улицу, чтобы продышаться.

Затаив дыхание, я продвигалась вглубь небольшого помещения. Будто оказавшись в машине времени, я моментально перенеслась в далекий мир, так нежно отпечатанный на старых фотокарточках, что стопками были разложены на старинном столе, пахнущем сыростью и плесенью.

Пожухлые, с оторванными уголками фотографии, как состарившиеся лица, были вдоль и поперек пронизаны глубокими трещинками.

– Их можно отреставрировать, – отозвался из дальнего угла Ибрагим. – Мой сын все сделает.

Обновлять эти фото мне показалось кощунством, и я отрицательно замотала головой. С пожелтевших листков на меня смотрели красивые женщины с тонкими талиями и кружевными зонтами. Упитанные счастливые дети, одетые как куклы, таращили свои круглые глазки на ту, для которой они были давно отжившими свой век людьми. Благородные семьи чинно восседали в тенистых садах: некоторые на западный манер расположились на траве, подражая идее Мане, только, в отличие от замысла французского импрессиониста, напряженно смотрели в камеру фантастического аппарата «Goerz» и щурились от солнца. С десяток пресс-камер самой причудливой формы стояли здесь же, покрытые толстым слоем пыли. Для меня, изучавшей историю фотографии на журфаке, это было настоящим чудом – увидеть «Kodak» конца XIX века, обтянутый чем-то наподобие крокодиловой кожи.

– Они работают?

– А у вас есть чем их заправить?

Я поняла всю глупость своего вопроса и молча прошла к высокому серванту, будто подпиравшему широкой крышей низкий потолок помещения.

Чайные пары, вручную разукрашенные воздушными цветами, кажется, еще не остыли от горячего чая и все еще таили на костяном фарфоре тепло прикосновений тонких женских пальцев. Вот блюдо с золотой каймой и отбитым краем: возможно, пострадало оно во время ссоры между ревнивым супругом и невинной женой. Помятая колода карт со втертыми очками на тузах… Сколько состояний помогла она промотать короткими ночами?..