Рифаа Тахтави - Извлечение чистого золота из краткого описания Парижа, или Драгоценный диван сведений о Париже

Эдвард Лейн, встречавшийся с Хасаном ал-‘Аттаром уже в бытность последнего шейхом ал-Азхара, называет его самым «знаменитым» из каирских улемов. «В теологии и юриспруденции он не столь сведущ, как некоторые его современники… но он прекрасный знаток изящной (polite) литературы» ( Lane, 218). Любопытная подробность: Лейн пишет, что, упоминая об ал-‘Аттаре, он выполняет просьбу, которой тот его «удостоил»: «Предполагая, что я, вероятно, опубликую у себя в стране мои впечатления о жителях Каира, он выразил пожелание, чтобы я удостоверил свое знакомство с ним и высказал мнение о его знаниях» ( Lane ). Этот маленький факт действительно говорит о шейхе ал-Азхара как о человеке, не только открытом для общения с «франками», но и заинтересованном в том, чтобы о нем и его трудах узнали в Европе.

Нет сведений о том, был ли ат-Тахтави лично знаком с ал-Джабарти и имел ли возможность ознакомиться, хотя бы частично, с рукописью его исторической хроники «‘Аджа'иб ал-асар фи ат-тараджим ва ал-ахбар» («Удивительная история прошлого в жизнеописаниях и хронике событий»), над которой ученый продолжал работать до последних дней жизни — он умер за год до отъезда ат-Тахтави во Францию. При Мухаммаде ‘Али хроника не печаталась из-за содержавшихся в ней нелицеприятных высказываний в адрес паши и была опубликована лишь в конце XIX — начале XX в. В «Описании Парижа» (так, для краткости, называл книгу ат-Тахтави И. Ю. Крачковский) имя ал-Джабарти не упоминается, что может объясняться и опалой, в которой фактически находился в последние годы жизни историк. Но вполне вероятно, что через своего учителя ал-‘Аттара Рифа‘а был знаком с самим ученым и, уж разумеется, слышал рассказы о «чудесах и диковинках» науки и культуры, привезенных с собою в Египет французскими завоевателями и с явным восхищением описанных в труде ал-Джабарти. Как бы то ни было, ат-Тахтави относится к достижениям европейских наук с таким же неподдельным интересом и непредвзятостью, как и ал-Джабарти, который посещал открытую французами в Каире библиотеку и присутствовал вместе с группой улемов ал-Азхара при запуске воздушных шаров и при проведении лабораторных опытов с электрическими зарядами и образованием кристаллов из жидкостей. И если у ал-Джабарти реакция его коллег на увиденное — улемы сочли все это обыкновенным «волшебством» — исторгает вздох сожаления по поводу того, что «удивительные результаты этих опытов умы, подобные нашим, не могут ни понять, ни объяснить» ( Джабарти 1962, 410), то ат-Тахтави на протяжении всей своей книги буквально «вколачивает» в умы соотечественников мысль о том, что «знание — величайшая ценность и важнейшее из всего важного». «Знай», «помни», «сравни», «подумай над этим», — постоянно повторяет он, обращаясь к читателю, подстегивая его внимание и интерес к «диковинным» реалиям жизни французов и к их наукам.

При отъезде в Париж не предполагалось, что Рифа‘а будет изучать там какие-либо науки. Но его несомненные языковые и переводческие способности были быстро замечены, и молодой имам стал заниматься по специально разработанной для него Жомаром программе и сдавать экзамены наряду с другими членами учебной миссии (в книге он ни словом не упоминает о выполнении им обязанностей имама). Все прочитанное в Париже с преподавателями-французами и самостоятельно стало материалом для его сочинения. Рифа‘а включает в текст сделанные им переводы с французского конституционной «Хартии» Людовика XVIII и популярной медицинской брошюры, данные из французских справочников о столице Франции, заинтересовавшую его газетную статью о русско-турецкой войне, свою переписку с известными французскими востоковедами, отрывок из предисловия выдающегося ориенталиста барона де Саси к его комментарию к макамам ал-Харири и многое другое, не говоря уже о многочисленных цитациях стихов арабских поэтов, мудрых высказываний, известных пословиц. Словом, значительная, если не большая, часть его сочинения представляет собой компиляцию, что типично для арабской средневековой, особенно постклассической, научной прозы. Уже в произведениях последнего крупного ученого классической эпохи, тоже египтянина, Джалал ад-Дина ас-Суйути (1445—1505) «доминирует не собственное изложение автора, а искусно подобранный коллаж из цитат разных авторитетов, организованный так, что из многоголосия традиции складывается определенная и очень четкая авторская концепция» ( Фролов, 13). Ат-Тахтави тоже подбирает цитируемые тексты таким образом, чтобы они подкрепляли его позицию по затрагиваемым вопросам, но приводит мнения не только арабских авторитетов прошлого, но и, с определенными оговорками, европейских ученых и мыслителей эпохи Просвещения, которые полностью расходятся с принятыми в традиционной арабо-мусульманской науке. Да и сами включенные в текст документы обладают качеством новизны, способной поразить воображение арабского читателя-современника Рифа‘а. А главное, описание и изложение всего нового сопровождается собственными комментариями автора, его живыми наблюдениями, рассуждениями, сопоставлениями и умозаключениями, что не только дает представление о круге знаний образованного араба-мусульманина начала XIX столетия, но и позволяет понять его образ мышления, его менталитет — в этом, возможно, и заключается главная ценность его сочинения.

За «Описанием Парижа» стоит богатейшая традиция арабской географической литературы, а именно ее описательной ветви — рихла (существовала и другая ветвь — математическая география). Истоки ее восходят к рассказам купцов, караванщиков, мореплавателей, паломников, давшим жизнь такому прототипу жанра описания путешествий, как путешествия Синдбада («географические сказки», по выражению И. Ю. Крачковского). Позднее к ним добавились и такие выдающиеся памятники, как «Сафар-наме» перса из Балха Насир-и-Хусрау (1003—1088) о его продолжавшихся семь лет поездках по Ирану, Сирии, Палестине и фатимидскому Египту, где его «поразило благосостояние страны и безопасность жителей» ( Крачковский 1957, 264), путешествие андалусца из Гранады Ибн Джубайра (1145—1217) в Египет, Ирак, Сирию и на Сицилию, где в то время процветала мусульманская культура. Всемирную известность приобрел записанный со слов танжерца Ибн Баттуты (1304—1377) рассказ — «Подарок созерцающим о диковинках городов и чудесах путешествий» («Тухфат ан-нуззар фи гара'иб ал-амсар ва ‘аджа'иб ас-асфар») — о его длившемся почти четверть века путешествии по многим странам ислама и странам, лежащим к северу и к востоку от них вплоть до Китая. И. В. Тимофеев отмечает «любопытную особенность зрения» Ибн Баттуты, а именно вероисповедный критерий оценки всего увиденного: «Где бы он ни был и что бы ни описывал, взгляд его выхватывает из многообразия окружающего мира в первую очередь то, что прямо или косвенно связано с исламом. Крупным планом всегда даются мечети, медресе, дервишеские обители, слова и деяния мусульманских государей, благочестивых затворников, ученых мужей. Все, что не имеет отношения к исламу или враждебно ему, либо вовсе остается за пределами кругозора нашего автора, либо рисуется с нескрываемой неприязнью и пренебрежением, реже с ироничной снисходительностью взрослого, наблюдающего за играми неразумных детей… Все свое нравственно, логично, целесообразно, красиво, чужое отвратительно, безнравственно, лишено здравого смысла. Лишь собственная вера истинна, чужая же ложна, вредоносна, порочна» ( Тимофеев, 32—33). Таков был взгляд на мир средневекового мусульманина. Далее мы сравним его со взглядом ат-Тахтави, мусульманина XIX в.