Жан-Батист-Бартелеми Лессепс - Лессепсово путешествие по Камчатке и южной стороне Сибири

Тойон Караги, в доме которого мы жили, был старый смутьян. Его с трудом заставили исполнять его обязанности, кроме того, он доставил нам некоторое беспокойство своим решительным отказом снабдить нас рыбой.

Нравы жителей этого острога очень похожи на нравы их соседей коряков. Похожесть эта очевидна и в языке, и в одежде их детей. У меня была возможность отметить это на следующий день после нашего приезда.

Зная, что недалеко находятся два племени кочевых коряков, мы немедленно послали к ним гонца с просьбой продать нам часть своих животных. Они охотно согласились и в тот же день привели нам двух живых оленей. Это было очень вовремя, к облегчению наших людей, которые уже начали ощущать нехватку провизии. Тем временем нашим собакам грозил ещё больший голод, так как сушёная рыба ещё не была доставлена. Одного оленя убили тотчас же, но когда мы захотели узнать его цену, нам было очень трудно договориться с продавцами: они не говорили ни по-русски, ни по-камчадальски, и мы никогда не поняли бы друг друга, если бы нам не посчастливилось найти в Караге жителя, который послужил переводчиком.

Есть два вида коряков: те, кого называют собственно коряками, имеют постоянное место жительства; другие — кочевники, и известны под именем оленных коряков [121]. Их стада очень многочисленны, они кормят их, перегоняя по местам, которые изобилуют мхом. Когда одни пастбища истощаются, они ищут другие. Таким образом, они беспрестанно кочуют, живут в шатрах из шкур и питаются своими оленями.

Эти животные так же пригодны в качестве ездовых, как собаки у камчадалов. Сани, на которых к нам приехали коряки, были запряжены двумя оленями. Способ запрягания и управления ими, а также форма саней должны быть описаны, но я думаю, что лучше отложить это до тех пор, пока я не начну путешествовать с этими людьми — тогда я смогу быть более точным.

Долгожданная провизия прибыла, наконец, 29-го вечером. Она была доставлена тем сержантом, которого мы ожидали. Мы приготовили всё к отъезду на следующее утро, но ночью поднялся очень сильный северо-северо-западный ветер. Шторм этот сопровождался таким обильным снегопадом, что мы были вынуждены ещё продлить наше пребывание в остроге. Ничто, кроме этой плохой погоды, нас не задерживало, а прибытие провизии только усилило наше нетерпение. Припасы были невелики, а наша нужда столь настоятельна, что нам пришлось немедленно приступить к ним. Поэтому мы были заинтересованы в том, чтобы двигаться как можно быстрее, чтобы наши запасы не были израсходованы до того, как мы минуем тундру.

К утру ветер стих, но снег продолжал идти, и небо, казалось, грозило нам ещё одной бурей до конца дня. Она началась около двух часов дня и продолжалась до самого вечера.

Чтобы развлечь нас, нам было предложено познакомиться с талантом знаменитой танцовщицы, она была камчадалкой и жила в этом остроге. Похвалы, которыми осыпали её способности, возбудили наше любопытство, и мы послали за ней, но то ли из каприза, то ли из-за плохого настроения она отказалась танцевать и игнорировала наше приглашение. Напрасно ей говорили, что её отказ был неуважением к начальству, никакие убеждения не могли заставить её подчиниться. К счастью, у нас было немного водки, и пара стаканов изменили её настроение. По нашей просьбе один камчадал начал танцевать перед ней, побуждая её словами и жестами. Постепенно глаза её заблестели, по лицу пробежала дрожь, и всё тело затряслось. На призывы и песню танцовщика она отвечала теми же словами, отбивая такт покачиванием головы. Наконец, движения её стали такими быстрыми, что, не в силах больше сдерживаться, она вскочила со своего места и, в свою очередь, бросила вызов мужчине ещё более экстравагантными конвульсивными движениями и воплями. Абсурдность её танца была неописуема. Все её конечности, казалось, были разъединены; она двигала ими всеми с равной силой и проворством; она рвала свою одежду и прижимала руки к груди с такой яростью, как будто хотела разорвать и её. Эти причудливые движения сопровождались ещё более противоестественными позами; короче говоря, это была уже не женщина, а фурия. В слепом неистовстве она бросилась бы в огонь, разожжённый посреди комнаты, если бы её муж не поставил перед ней скамью, чтобы помешать ей, а во время танца старался держаться поближе к ней. Когда он увидел, что она совершенно потеряла чувство реальности, что её шатает во все стороны, и не может больше держаться на ногах, не опираясь на своего партнёра по танцу, он взял её на руки и положил на скамью, где она затихла, как неодушевлённый предмет, обессиленная и без чувств. В таком положении она оставалась ещё минут пять. Между тем камчадал, гордый своим превосходством, продолжал петь и плясать. Очнувшись от обморока, женщина услышала его и вдруг, несмотря на слабость, приподнялась, издала какой-то нечленораздельный возглас и хотела было снова начать это утомительное состязание. Муж удержал её, но победитель, видимо, считая себя неутомимым, продолжал насмехаться и подтрунивать над ней, так что нам пришлось успокоить и его. Несмотря на похвалы, расточаемые талантам этих актёров, представление, признаюсь, не доставила мне никакого удовольствия, а, напротив, вызывала изрядное отвращение.

Все обитатели этих мест, как мужчины, так и женщины, курят и жуют табак. Для «улучшения», которое я не могу объяснить, они смешивают табак с пеплом, чтобы сделать его крепче. Мы дали им нюхательный табак, но они поднесли его не к носу, а сунули в рот. Я осмотрел их трубки: они такой же формы, как у китайцев, сделаны из кости и очень маленькие. Когда они курят, то не выпускают дым изо рта, а вдыхают его с большим удовольствием.

Все тойоны разных острогов, мимо которых мы проезжали по дороге из Озёрного, из уважения к господину Козлову провожали нас до Караги. На второй день после нашего прибытия они распрощались с нами и вернулись в свои вотчины. Прощание их было очень тёплым. После бесконечных извинений за то, что не смогли оказать ему ещё лучшего приёма, они выказывали крайнее сожаление по поводу того, что оставляют его, как будто ему грозят самые неминуемые опасности, и, не зная другого способа засвидетельствовать свою привязанность, предлагали ему все, что у них было. Ко мне они обращались таким же манером и настойчиво просили меня принять от них что-нибудь. Возражать было бесполезно; мои отказы только делали их ещё более настойчивыми, и, чтобы удовлетворить их, я был вынужден принять их подарки.

Позвольте мне здесь вернуть свой долг всем камчадалам за ту любезность, с которой они обращались со мной. Я уже упоминал об их мягком и гостеприимном характере, но не рассказал достаточно о том расположении, которое эти добрые люди оказывали мне, и с удовольствием вспоминаю о том, как по-доброму меня принимали. Не было, я думаю, ни одного вождя какого-нибудь острога, который не сделал бы мне какого-нибудь хотя бы небольшого подарка. Иногда это была соболья или лисья шкура, а иногда плоды или рыба, и другие предметы, которые, как они представляли, были бы мне наиболее приятны. Можно было подумать, что своим вниманием ко мне они решили исправить ту несправедливость, которую так долго совершали по отношению к французским именам. Они часто благодарили меня за то, что я разрешил их заблуждение по этому поводу, иногда сокрушались, что больше не увидят меня, и что мои соотечественники редко посещают их полуостров.