Жан-Батист-Бартелеми Лессепс - Лессепсово путешествие по Камчатке и южной стороне Сибири

Отправление из Караги – Наши стоянки на открытой местности – Собаки страдают от голода – Солдат послан в Камаки за помощью – Прибытие в Гавенки – Спор между сержантом и двумя крестьянами – Жители отказываются снабдить нас рыбой – Отправление из Гавенки – Наш проводник заблудился – Наши собаки умирают от голода и усталости – Боимся умереть от голода – Вынуждены оставить наши упряжки – Новые неудачи.

Мы выехали из Караги в час ночи 2 марта. Погода стояла довольно тихая, и продолжалась так весь день. Единственное неудобство, которое мы испытывали, состояло в том, что мы не могли пересечь, как мы надеялись, бухту, которую шторм накануне очистил ото льда, и нам пришлось объехать её. Эта бухта весьма глубока, имеет восемь или десять вёрст в ширину и, по-видимому, вытянута в направлении с северо-востока на юго-запад [122]. Лёд был сломан только до устья бухты, где он снова становился сплошным и простирался в море. С объездом, который нам пришлось сделать, мы проехали в этот день около пятидесяти вёрст.

С наступлением ночи мы остановились на открытой местности и разбили палатки. В самой большой из них, принадлежавшей господину Козлову, помещались его и мой возки, дверь одного напротив двери другого, так что, опустив окна, мы могли беседовать друг с другом. Остальные сани стояли по две в ряд вокруг наших палаток, а промежутки между ними, покрытые тканью или шкурами, служили нашим проводникам и свите местом, где они могли укрыться и приготовить себе постели. Таково было расположение нашей стоянки.

Как только закипел чайник, мы выпили чаю и приготовились к ужину, который был нашей единственной ежедневной трапезой. Капрал исполнял обязанности метрдотеля и повара. Мясо, приготовленное им, было не очень вкусным, да и было его немного, но быстрота его приготовления и наши аппетиты делали нас терпеливыми. Обычно он подавал нам что-то вроде супа, приготовленного из чёрного хлеба и смешанного с рисом или овсянкой. Готовил он его в течение получаса: брал кусок говядины или мяса северного оленя и нарезал в кипящую воду очень тонкими ломтиками, которые готовились в одно мгновение.

Вечером накануне нашего отъезда из Караги мы забили второго оленя. Я нашёл превосходным его костный мозг: мы ели его как сырым, так и приготовленным. А попробовав варёный олений язык, я понял, что никогда не ел ничего вкуснее!

Мы отправились в путь рано утром, но пройти больше тридцати пяти вёрст не смогли. Ветер переменился на западный-юго-западный и с невероятной силой бил нам в лицо снегом. Нашим проводникам было чрезвычайно тяжело, а ещё больше — нашим собакам, некоторые из них умирали на дороге от усталости, а другие были неспособны работать в упряжке от недоедания. Мы могли дать им только четверть их обычного пайка, которого едва оставалось ещё на два дня.

В этих чрезвычайных обстоятельствах мы послали в острог Каменное солдата, чтобы он помог нам и послал навстречу отряд из тех сорока человек, посланных из Гижиги по первому известию о восстании коряков.

Мы находились всего в пятнадцати верстах от деревни Гавенки [123], где надеялись найти запас рыбы для наших собак, мы на это так рассчитывали, что отважились дать им двойную порцию, чтобы они побыстрее нас туда доставили. Проведя ночь так же, как и предыдущую, мы продолжили наше путешествие в три часа ночи. Наш путь до Гавенки пролегал по морскому берегу, мы прибыли туда около десяти часов. Название деревни происходит от слова gavno, что означает экскременты; и называется она так из-за своего уродства и жалкого состояния [124]. На самом деле здесь только две избы, разрушенные до основания, и шесть балаганов, кое-как построенных из плохого и кривого дерева, которое море иногда выбрасывает на берег, потому что во всей округе нет ни одного деревца, кроме нескольких жалких кустиков, разбросанных тут и там на значительном расстоянии друг от друга. Я не был удивлён, узнав, что не так давно более двадцати жителей добровольно покинули деревню в поисках лучшей жизни. Сейчас население этой деревушки не превышает пяти семей, в том числе тойонской, и двух камчадалов, переехавших с острова Карагинский. Для этого переезда не было никаких веских причин, и я сомневаюсь, что они что-то выиграли от этого.

Не пробыли мы и часа в Гавенках, как возник спор между старшиной нашей отряда и двумя деревенскими жителями, у которых он попросил дров. Они прямо ответили, что ничего ему не дадут. Слово за словом ссора становилась всё более ожесточённой. Камчадалы, не испугавшись угроз сержанта, выхватили ножи [125]и бросились на него, но были немедленно обезоружены двумя нашими солдатами. Как только господину Козлову сообщили об этом, он приказал наказать виновных в качестве назидания другим. Их привели к юрте, в которой мы поселились, и господин Козлов сам вышел, чтобы внушить страх остальным жителям и ускорить наказание. Я остался с тойоном, который стал жаловаться мне на жестокость, с которой обращались с двумя его соотечественниками. Потом тойон вышел, а меня окружила его семья и залопотала ещё громче. Я остался один и старался успокоить их, как вдруг заметил, что комендант оставил своё оружие. Я поспешно схватил наши сабли, и поспешил за тойоном. Он уже присоединился к г-ну Козлову и подстрекал односельчан, громким голосом требуя, чтобы преступники были отпущены. Он сам был, по его словам, их единственным судьёй, и только ему принадлежало право наказывать их. На эти мятежные крики господин Козлов ответил только строгим взглядом, который привёл в замешательство дерзость жителей и их предводителя. Тойон ещё продолжал что-то бормотать, но его уже не слушали, а схватили и заставили помочь в наказании, которое он так хотел предотвратить. Одним из провинившихся был молодой человек лет восемнадцати, другому было лет двадцать восемь-тридцать. Их раздели и распростёрли на земле; двое солдат держали их за руки и за ноги, а четверо других щедро награждали ударами плетьми по плечам. Так их хлестали по очереди прутами из высушенной ели, пока их тела не покрылись кровью. Мольбами женщин, которых слабость пола повсюду делает сострадательными, предполагаемое наказание было смягчено, и им отдали молодого человека. Они тотчас же прочли ему обстоятельную лекцию о безрассудстве его поведения, которую с таким же успехом могли бы и не делать, так как он едва ли был в состоянии внимательно слушать и уж тем более думать о повторении своего проступка.

Суровость, которую продемонстрировал г-н Козлов, была тем более необходима, что мы начали замечать в этой деревне некоторые признаки заразительного непокорного нрава коряков. В отличие от камчадалов, с которыми мы только что расстались, манеры жителей Гавенки заставляли нас сомневаться, действительно ли это были те же самые люди. У нас было столько же причин жаловаться на угрюмость и коварство последних, сколько хвалить усердие и доброту первых. Мы употребили всю нашу настойчивость, но так и не могли достать провизии для наших собак. Они неприветливо отвечали нам, что у них ничего нет, но их уклончивые ответы выдавали их, и мы вскоре убедились в их лживости. С помощью наших собак, чей нюх и голод были безошибочными ищейками, они быстро обнаружили подземные хранилища, где жители при нашем приближении спрятали свои припасы, а все следы были тщательно замаскированы землёй и снегом. При виде этих погребов и рыбы, извлечённой из них, крестьяне начали придумывать самые нелепые оправдания, которые только усиливали наше негодование. Тем не менее, руководствуясь чисто человеческими чувствами, мы довольствовались только малой частью их припасов. Судя по составу продуктов, эти берега давали им лосося, сельдь, треску, моржей и других морских животных.