Жан-Батист-Бартелеми Лессепс - Лессепсово путешествие по Камчатке и южной стороне Сибири

Письмо, привезённое нам из Каменного, стало для нас настоящим ударом. Кабешов сообщал нам, что мы не можем рассчитывать на помощь с этой стороны. Отряд из Гижиги не может прибыть к нам. За два месяца в Каменном они съели не только всю свою провизию, но и припасы, предназначенные для нас. Их собаки, как и наши, пожирали друг друга, и сорок человек были доведены до крайности. Сержант также прибавил, что он немедленно послал в Гижигу, как нашу единственную надежду, и что он ожидает ответа через несколько дней, но боится, что он будет не очень удовлетворительным, так как там, должно быть, тоже не осталось ни собак, ни провизии из того значительного запаса, который он туда доставил.

Сие печальное известие лишило нас всякой надежды, и мы уже считали себя погибшими. Отчаяние наше были так сильно, что г-н Козлов даже не обратил поначалу внимания на известие о своем повышении, которое доставил тот же гонец. В письме из Иркутска сообщалось, что императрица из благодарности за его заслуги перевела его из Охотска в Якутск. В любой другой ситуации эта новость доставила бы ему величайшее удовольствие. Перед ним открывалось обширное поле для проявления его жажды деятельности и широкие возможности для проявления его талантов в искусстве управления. Но сейчас мысли его были заняты вовсе не тем, чтобы подсчитывать выгоды своего нового назначения — он был всецело поглощён ситуацией, в которой мы все оказались.

Я могу приписать только небесному вдохновению внезапно возникшую у меня в такой критический момент мысль о том, чтобы покинуть господина Козлова. Я осознал, что моё присутствие причиняет неудобство ему и губительно для меня. Я попытался выбросить эту мысль из головы, но тщетно. Она упорно не покидала меня. Я думал о своей стране, о семье и своем долге. Я не мог больше удерживать это в себе и открылся командору. Поначалу он посчитал это глупой фантазией и воспротивился. Но моё желание выполнить задуманное подсказывало мне убедительные ответы на все его возражения. Я доказал ему, что, продолжая жить вместе, мы лишим друг друга возможности продолжить наше путешествие. Мы не могли отправиться далее без основательного пополнения нашей собачьей стаи. У нас оставалось их едва ли больше двадцати семи — тех, которые вообще были пригодны, остальные умерли или были совсем бесполезны [132]. Отказавшись от этих двадцати семи собак, один из нас мог бы продолжить путь, а его отъезд избавил бы другого от необходимости содержать этих голодных животных. Но, сказал г-н Козлов, мы всё равно должны как-то кормить их, а откуда мы возьмём провизию?

Я не знал, что ответить, но в это время нам сообщили, что прибыл наш гонец из Подкагерной. Более удачливый, чем остальные, он привёз нам много мяса и жира кита. Радость моя при виде провизии была чрезвычайна, все трудности были теперь устранены, и я уже уверился, что уеду из Пусторецка. Я тотчас же вернулся к нашему разговору, и г-н Козлов, которому уже нечего было возразить, и который в действительности был рад моей решимости, согласился на мои просьбы. Было решено, что я отправлюсь не позднее 18-го числа. С этого момента все были заняты необходимыми приготовлениями для того, чтобы моё путешествие совершилось успешно.

Всё крепило во мне надежду на успех. С печальными новостями, которые мы получили из Каменного, были некоторые утешительные обстоятельства. Так, нас заверили, что никаких препятствий со стороны коряков не предвидится. Между ними установилось полное спокойствие, и, чтобы убедить нас в этом, они попросили, чтобы кто-нибудь из их соплеменников сопровождал солдата, которому было поручено доставить депешу господину Козлову. Даже сын вождя мятежников по имени Эйтель стал одним из этих сопровождающих. Коряки, сказал он нам, уже давно с нетерпением ожидают приезда коменданта, и его отец хотел выразить свое уважение господину Козлову, выйдя ему навстречу.

Польщенные мыслью, что нам нечего больше бояться, по крайней мере с этой стороны, мы постарались выразить этим корякам свое удовлетворение за их добрую волю к нам: сделали им подарки, какие только позволило наше положение — табак, разные вещицы, купленные мною во время морского путешествия, и кое-что из того, что оставил мне граф де Лаперуз. Дали им кое-что и для их родных. Но наша главная забота состояла в том, чтобы напоить их так, чтобы они дали самый благоприятный отзыв о том, как их принимали. Приходилось принимать во внимание, что они считали самой сутью вежливости и гостеприимства дать им вдрызг напиться.

Я попросил коряков взять на себя заботу о двух моих дорожных сумках. Поначалу они выражали некоторое нежелание из-за большого расстояния до Гижиги, однако после долгих упрашиваний и не без помощи моего кошелька сумки, наконец, были уложены в их сани. Облегчив себя таким образом, я мог теперь не думать ни о чем, кроме своих депеш. Я не волновался за имущество, доверенное корякам, так как солдат, посланный из Гижиги, должен был возвращаться вместе с ними и обещал проследить за тем, чтобы моё поручение было исполнено добросовестно.

До самого последнего момента моего пребывания здесь господин Козлов усердно занимался написанием писем [133], которые я должен был отвезти. Вместе с ними он снабдил меня «подорожной», которая должна была служить мне своего рода паспортом до самого Иркутска. Эта подорожная была также предписанием всем российским чиновникам и другим подданным императрицы, которых я мог встретить на своем пути, помогать мне в моем путешествии. Предусмотрительность коменданта не упустила ничего из того, что было мне необходимо. Он заботился обо мне, как о родном брате.

Здесь мне надо остановиться, ибо не могу подавить волнение, которое испытываю при мысли, что вот-вот покину этого достойного человека, навсегда ставшего мне дорогим в большей мере благодаря добродетелям его сердца, чем рассудку. Великодушная жертва, которую он принёс, в данный момент тяготит меня, и я не могу не упрекнуть себя за это. Как же я могу оставить его в этой страшной глуши, не будучи уверенным, что он когда-нибудь сможет выбраться отсюда?! Картина его печального положения стоит у меня перед глазами, волнует мой ум. Я повторяю про себя: у меня нет другого способа исполнить возложенное на меня поручение графа де Лаперуза! Если бы не этот мотив, если бы не мой долг, я никогда не смог бы оправдать перед собственной совестью моё стремление покинуть его. Пусть моя благодарность за его доброту ко мне, за его усердие в служении своей императрице, будет хоть в какой-нибудь мере способствовать его счастью и успехам; моё счастье будет полным, если я когда-нибудь снова увижу его и заключу в свои объятия!