Жан-Батист-Бартелеми Лессепс - Лессепсово путешествие по Камчатке и южной стороне Сибири

Отъезд из Пусторецка – Нахожу спрятанную провизию – Нелёгкое путешествие – Неосторожность, опасная для моего здоровья – Лечение упражнениями – Встреча с караванами, отправленными г-ном Козловым – Река Пенжина – Прибытие в Каменное – Ложное обвинение коряков в мятеже – Описание Каменного – Байдары – Господин Шмалев вынужден покинуть меня – Мне дают солдата Егора Голикова – Буря – Прибытие семи чукчей – Беседа с их вождём – О двух женщинах, встреченных мною – Прибытие к чукчам – Описание стойбища – Женская одежда – Описание чукчей – Торговля у чукчей.

Наконец наступило восемнадцатое, и я простился с господином Козловым. Пропущу наше прощание; оно было, конечно, и тёплое и печальное. Я выехал из Пусторецка в восемь часов утра в открытых санях, запряжённых семью собаками, которыми сам и управлял; у солдата, назначенного сопровождать меня, было запряжено восемь собак, а впереди нас ехал проводник, из жителей этой деревни [134], чьи сани, нагруженные остальными моими вещами и провизией, тянули двенадцать псов. Меня сопровождал также г-н Шмалев со своей свитой; но вместо того, чтобы ехать вместе, как было условлено, до Гижиги, мы расстались через несколько дней.

Выехав из Пусторецка, мы спустились к заливу. Поначалу продвигаться было довольно легко; лёд был твёрдым и ровным, и через несколько часов мы достигли устья залива; там наше продвижение сопровождалось большими трудностями. Вынужденные ехать по льду вдоль берега моря, мы ежеминутно натыкались на горы льда, похожие на айсберги. Обойти их было невозможно, поворачивая и петляя; прерывистая цепь этих маленьких гор тянулась вдоль всего побережья и преграждала нам путь; у нас не было иного выхода, кроме как преодолевать их, опрокидываясь чуть на каждом шагу. Не раз в этих падениях я едва не получал опасное ранение. Мой мушкет, прикрепленный к саням, согнулся в дугу; все мои спутники получили ушибы, некоторые довольно сильные.

В сумерках мы прибыли в деревушку на берегу моря, состоящую из двух юрт и трех балаганов, все в очень жалком состоянии и совершенно заброшенные. Единственный человек, который жил в одной из юрт, в которую мы направились, сбежал перед нашим приездом [135]. Мне сообщили, что он был шаманом; при известии, что мы прибудем на следующий день, он охваченный ужасом, немедленно убежал к алюторцам [136], где, вероятно, будет ждать, пока не проедет господин Козлов.

Казак, сообщивший мне об этом, был послан господином Шмалевым вперёд вечером накануне нашего отъезда из Пусторецка с приказом остановиться в этой деревушке и постараться найти какой-нибудь тайный запас рыбы до нашего приезда. Эта предосторожность оказалась очень полезна. Казак, когда мы пришли, проводил нас в погреб, который, как мы обнаружили, был полон рыбы. Я взял приличную порцию, т.к. того, что я вёз с собой из Пусторецка, осталось только на два дня.

19-го числа рано утром мы продолжили наше путешествие. Этот день был ещё более утомительным, чем предыдущий. Путь был ужасен. Раз двадцать мои сани, казалось, вот-вот разобьются вдребезги, что наверняка бы и случилось, если бы я не решил, в конце концов, идти пешком. Так, по крайней мере, я избегал увечий при опрокидывании саней. Пришлось идти почти весь день; но, как оказалось, этим я лишь поменял одно несчастье на другое.

Через несколько часов ходьбы я так устал, что хотел было снова сесть в сани, но на первой же кочке они перевернулись, что совершенно охладило моё желание. Не оставалось ничего другого, кроме как тащиться пешком дальше. Ноги подгибались от усталости, я весь взмок, сильно хотелось пить. Снег был слабым облегчением, а больше мне нечем было утолить жажду. Тут, на свою беду, я заметил ручей и, не задумываясь о последствиях своей неосторожности, выломал кусок льда и сунул его в рот. Сделал я это на задумываясь, чисто механическими, о чём вскоре раскаялся. Жажда была утолена; но от чрезмерного жара, на который я только что жаловался, я перешёл к противоположной крайности: всего меня охватил сильный озноб.

С наступлением ночи меня стало сильно лихорадить, я так ослаб, что с трудом передвигал ноги. Я упросил своих спутников остановиться прямо посреди пустынной равнины. Они подчинились мне из чистой вежливости, так как добыть дрова в такой местности было настолько безнадёжно, что они предпочли бы продолжить путь. Того, что у нас было едва хватило, чтобы сложить костёр — это было несколько кустиков, таких зелёных, что их почти невозможно было заставить гореть. Как счастливы мы были, когда нам удалось всё же вскипятить на них чайник!

Выпив несколько чашек, я заполз в свою палатку [137], улёгся на подстилку, расстеленную на снегу, и укрылся всем, чем только мог, чтобы хорошо пропотеть. Но все было напрасно, и я не сомкнул глаз всю ночь. К мучениям сухого жара прибавилось гнетущее и беспокойное состояние, свойственное первым симптомам болезни. Признаюсь, я решил, что безнадёжно болен, когда, проснувшись, обнаружил, что не могу произнести ни слова. Сильно болело в груди и в горле; лихорадка не спадала; однако мысль о том, что оставаться в этом месте ещё на какое-то время не принесёт мне никакой пользы и что я могу надеяться на помощь только продолжением пути, заставила меня скрыть от господина Шмалева остроту моей болезни. Я был первым, кто предложил идти дальше, но в этом я больше полагался на свою выносливость, чем на физическую силу.

Я прошёл лишь несколько вёрст, когда моё состояние стало невыносимым. Я был вынужден сам управлять упряжкой и, следовательно, постоянно находиться в движении; из-за плохой дороги мне часто приходилось либо бежать рядом с санями, либо идти впереди и звать собак за собой. Каждый звук давался мне с мучительной болью, которая истощала силы и мучила мои лёгкие. Однако эти усилия, какими бы болезненным они ни были, оказались для меня полезными: я всё-таки вспотел и к вечеру мог дышать более или менее свободно, лихорадка прошла; я уже не жаловался ни на что, кроме сильного насморка, который прошёл через несколько дней. Эти изнурительные упражнения были единственным лечением, которое я использовал. Особенно я старался как можно сильно потеть, и убеждён, что именно этому я обязан быстротой своего излечения. Однако грудь у меня продолжала болеть ещё долго.

Всё это время нам не приходилось страдать от непогоды; воздух был тих, а небо безоблачно. Природа одарила нас самыми прекрасными зимними днями, иначе я, возможно, никогда бы не увидел своей родины. Небеса, казалось, благоволили нашему путешествию, чтобы я смог поскорее забыть о своей болезни.

Но самая живая радость сменялась иногда напоминанием о печальном, когда мы встречали по пути собачьи упряжки, посланные сержантом Кабешовым к господину Козлову. Эта караваны с провизией доставляли мне тем большее удовольствие, что я ни на минуту на забывал о том плачевном состоянии, в котором покинул коменданта. Это была прекрасная перемена в его положении! Он получит запас провизии вместе со ста пятьюдесятью собаками, хорошо накормленными и хорошо обученными! «Он сможет, — говорил я себе, — немедленно отправиться в путь», и если я не могу надеяться, что увижу его снова, то, по крайней мере, знаю, что он разрешит свои проблемы. Это, конечно, облегчало то беспокойство, которое я испытывал о нём.