Жан-Батист-Бартелеми Лессепс - Лессепсово путешествие по Камчатке и южной стороне Сибири

Тем временем, переправившись через Охоту, мы без всяких происшествий прибыли в деревню Медвежья Голова [213], которая находится в сорока пяти верстах от Охотска и населена русскими и якутами. Мы вошли туда очень рано утром, но наши собаки так устали, что мне пришлось провести там весь день и даже ночь, так как других собак найти не удалось.

Я надеялся быть в Мундукане [214]на следующий день, а это в двадцати верстах от предыдущего острога. На полпути часть наших собак отказалась работать, и мы рискнули ехать по реке, по которой, как нам показалось, будет легче продвигаться. Но не успели мы сделать и нескольких шагов, как вдруг под нашими санями раздался треск; в следующее мгновение я почувствовал, что плавно погружаюсь, но кусок льда всё ещё держал меня на себе. Через мгновение он сломался, и полозья моих саней скрылись под водой. Тщетно я пытался выбраться из полыньи, малейшее движение погружало меня всё глубже и глубже. К счастью, в этом месте было всего четыре фута глубины, и мои люди смогли вытащить меня, но сами они так же нуждались в помощи, так что нам пришлось помогать друг другу выбраться на берег. Между тем снег таял так быстро, что наши собаки только барахтались в воде, не делая ни шагу вперёд, и падали, изнемогая от усталости.

Среди моих проводников был сержант, которого господин Кох дал мне для бо́льшей безопасности. Его репутация храбреца и опытного человека позволяла мне считать его своим путеводителем и хранителем, и я не спускал с него глаз, наблюдая за его движениями и вглядываясь в его лицо, которое до сих пор было неизменно спокойным. Среди ропота остальных членов моей команды пока он один не произнёс ни слова, и вообще не дрогнул ни одним мускулом своего лица, выражая какие-нибудь эмоции. Я, естественно, истолковал это молчание, как отрицание тех страхов, которые мне пытались внушить, а его спокойствие — как побуждение идти дальше. И потому изумлению моему не было предела, когда он внезапно остановился и заявил, что не сделает дальше ни шагу. Я потребовал объяснений. «Я больше не могу молчать, — ответил он, — из гордости и желания показать другим образец бодрости духа я до сих пор воздерживался от выражения своего мнения относительно тех опасных действий, которые вы хотите предпринять; но чем больше я восхищаюсь вашим бесстрашием, тем больше я думаю, что обязан предотвратить те роковые последствия, которые оно может вызвать, и предупредить вас о множестве опасностей и препятствий, которые каждое мгновение будут возникать перед вами. Бо́льшая часть рек уже освободилась ото льда, и даже если бы вам удастся перейти через них, то вскоре вас настигнет паводок. Какой тогда будет у вас выбор? Искать убежища на горе или в лесу, если вам посчастливится найти их? А сможете вы построить себе хижину на дереве, как жители этих мест в подобных обстоятельствах [215], чтобы оставаться там две или три недели, пока вода не спадёт? А вы уверены, что даже на этой высоте она до вас не доберётся и не повалит дерево вместе с вами? Вы уверены, что у вас достаточно провизии на это время? Если этого краткого перечисления бедствий, ожидающих вас, недостаточно, чтобы заставить вас задуматься, продолжайте — вы сами себе хозяин. А я выполнил свой долг, и поэтому позвольте мне покинуть вас».

Это резкое и откровенное возражение и содержащееся в нем грозное предсказание произвели на меня сильное впечатление, и я решил, что не могу поступить лучше, чем немедленно вернуться в Охотск, от которого нас отделяло всего пятьдесят пять вёрст.

В тот же вечер мы добрались до Медвежьей Головы, где я пробыл до четырёх часов пополудни следующего дня. Отсюда до реки Охота не было никаких других неудобств, кроме того, что мы ехали очень медленно, но эту короткую передышку с лихвой компенсировала опасности и тревоги, которые мы испытали, когда переправлялись через реку. Признаюсь, все мы были напуганы и не отваживались ни измерить глазом ширину реки [216], ни на мгновение отвести взгляда от полозьев своих саней. Ненадёжность льда, который постоянно двигался, заставляла нас опасаться, что он не выдержит нашего веса; каждую минуту мы ждали, что вот-вот разверзнется бездна и поглотит кого-нибудь из нас. Добравшись, наконец, до берега, мы пересчитались, чтобы убедиться, что никто не пропал, и радуясь, что избежали смертельной опасности, без приключений проехали оставшуюся части пути до Охотска, куда прибыли 14-го числа в полдень.

Столь быстрое возвращение вызвало шутливые замечания господина Коха и других офицеров; каждый из них напомнил мне о своем предсказании. Но я был не столько смущён глупостью своей попытки, сколько огорчён её неудачей. Я с горечью подсчитал, что пробуду в этом городе не меньше месяца. Поглощённый тысячью печальных мыслей, я некоторое время был не в состоянии отвечать ни на какие проявления радости и дружбы, которые обрушились на меня. Мне припомнились все препятствия, с которыми я столкнулся ещё в Петропавловской гавани, и понял, что неодолимая рука судьбы противостоит успеху моей миссии. Напрасно я употреблял все средства для того, чтобы ехать быстрее; напрасно я доводил свое рвение до безрассудства и во многих случаях подвергал опасности и свою жизнь, и свои депеши. Я по-прежнему был ещё далеко от Петербурга! В то же время известно, что для этого путешествия часто достаточно шести месяцев; а судно, выходящее из Большерецка в июле, если не будет никаких происшествий, обычно прибывает в Охотск через три недели или месяц, а иногда даже через двенадцать или пятнадцать дней. От Охотска до Якутска верхом — это всего лишь месяц, и точно так же от Якутска до Иркутска, плыть ли вниз по Лене или ехать вдоль неё по берегу. В Иркутске, вероятно, придётся подождать месяца полтора до наступления холодов, а там уже легко добраться до Петербурга на санях за такое же время; генерал-губернатор как-то проделал этот путь всего за двадцать восемь дней.

Невозможно выразить моё отчаяние, когда я сравнивал скуку моего путешествия с этим примером скорости передвижения. Прошло уже восемь месяцев, а я всё ещё был не дальше Охотска. Правда, у меня не было выбора — почти три месяца я провёл в Большерецке; кроме того, вынужденный совершить сухопутное путешествие по Камчатке, я боролся с непогодой и тысячью других препятствий, каждое из которых было хуже предыдущего. Эти задержки были неизбежны (об этом свидетельствует письмо, которое дал мне г-н Кох. Оно прилагается к свидетельству г-на Kозлова, читатель найдёт его в конце этой книги); и хотя они могут быть приведены в моё оправдание, они не устраняют сожалений, которые неотделимы от воспоминания о них. Всегда досадно не иметь возможности исполнить оказанное вам доверие, особенно когда известно, что в другое время и при других обстоятельствах эта задача была бы проще; но ещё более огорчительно, когда она сопряжена с тоской по родной стране и самым дорогим людям. Таковы были размышления, волновавшие мой ум по возвращении в Охотск, и в течение многих дней они отравляли мне те удовольствия, которые все стремились мне доставить. Однако в конце концов внимание, которое мне оказывали, и развлечения, которые обрушивались на меня со всех сторон, рассеяли мою досаду, и в самоограничении моем больше не было никакой необходимости.