Кирилл Станюкович - В горах Памира и Тянь-Шаня

Непрерывное карабканье без дороги, жара, пыль, а главное, нервное напряжение, непрерывный страх привели к тому, что уже через два-три часа мы совершенно измучились, вымотались. От этого наша группа, двигавшаяся цепочкой из семи человек, все больше растягивалась.

Наша единственная дама, почвовед, все время отставала. Она тащила огромный рюкзак и задерживала всех, а медленное движение местами было просто опасно. Я не выдержал, снял с нее рюкзак и начал проверять. Там лежали две миски, кастрюля, две буханки хлеба, палатка, десять банок консервов, сковородка, ведерко, сделанное из консервной банки, в котором было три килограмма соли, и многое другое. Зачем она несла все это? Жадность? Психоз? Боялась голода? Выбросив все это и уйдя вперед, я вскоре увидел, что она все подобрала опять.

Продвинувшись лишь на три-четыре километра, мы окончательно выбились из сил и сделали привал в том месте, где долина стала шире. Здесь с обеих сторон долины тоже поднимались голые скальные склоны. Стояла невыносимая жара, и над долиной царил отвратительный трупный запах: здесь погибли большие стада. И самое странное и страшное, что гнетущая тишина над долиной нарушалась непрерывными трелями соловья. Река не шумела, как обычно, она была полузавалена и текла почти бесшумно, а вот соловьев была масса, и пели они очень громко и днем. В чем дело? Сползли ли в долину куски почвы с кустами, где были соловьиные гнезда, или землетрясение лишило их гнезд, и они начали новый брачный период? Или они, так же как и мы, просто были сбиты с толку происходящим? Не знаю, но они пели непрерывно, громко, неистово, несмотря на то что был день, а не ночь, несмотря на жару. Так и осталось в памяти надолго: голые, серые, грязные скальные склоны гор, долина, заваленная грудами скал и земли, жара, пыль, отвратительный трупный запах — и это пение соловьев…

В небольшом расширении долины, куда мы добрались через час после привала, дороги не оказалось вовсе. Крутые склоны, бурная река, а долина, заваленная обвалами и залитая водой, совершенно непроходима. Мы ткнулись в одну сторону, в другую — дороги не было.

В это время над долиной кружил маленький самолет, видимо вел разведку. Когда мы метались по долине, не находя дороги, он появился прямо над нами, пролетел раз, другой, потом круто спикировал в сторону реки. Зашел и спикировал еще и еще раз. Мы пошли в ту сторону; там через воду было переброшено бревно, и мы перебрались по нему. Как нам потом сказали, эту услугу нам оказал И. С. Галич, заместитель министра сельского хозяйства Таджикистана.

К вечеру мы вышли в расширенную часть долины. Здесь склоны гор были менее круты, и поэтому только часть склонов сползла, а часть сохранила почву и растительность. Здесь же начали встречаться люди, в одиночку и группами.

Жители шли вниз, к Хаиту, к Сурхобу. Шли взрослые, дети, старики, кто со скарбом на плечах, кто гнал впереди себя скотину. Были ушибленные, раненые, но их было немного. На дороге валялись брошенные вещи: тазы, одеяла, люльки, грабли, одежда. В стороне от тропы, сторонясь людей, шла совершенно обнаженная женщина. Все тело ее было дико исцарапано. Она шла, непрерывно тихо подвывая. Когда к ней подходили, она отбегала. Нам сказали, что она была в километре над долиной, на склоне, когда склон сполз вниз. Женщина съехала с куском обвала вниз и была выброшена на противоположный склон. Чудом уцелела.

К этому времени я уже совершенно обессилел и сел. Не было сил идти: головокружение, усталость, вообще какое-то полуобморочное состояние. Я отправил своих вперед и лег. Они забрали мой рюкзак и ушли вниз, туда, где посредине долины был табор, лагерь беженцев из разрушенных кишлаков. Устроив кое-как навесы, дававшие какую-то тень, везде сидели, стояли, лежали истощенные люди.

Я полежал некоторое время без сил, ни о чем не думая. Очевидно, когда миновала опасность и необходимость действовать, началась реакция. Очнулся я оттого, что у меня изучали пульс. Надо мной на корточках сидело четверо в белых халатах. Три врача, один профессор.

Оказалось, что преподаватели и слушатели московских курсов по усовершенствованию врачей были сняты прямо с занятий и через два часа после главного удара землетрясения переброшены сюда. Меня они лечили с явным удовольствием.

— Сидим без работы, — сказали они. — Больных, раненых мало. Кто был, давно отправили. В преферанс играем.

Меня они хотели положить к себе, в развернутый тут же госпиталь. Но мне уже было легче, дурнота прошла, и я взял себя в руки. Я попрощался с ними, отказавшись от предложения отправить меня самолетом как больного не потому, что этого не хотел, а потому, что брались везти меня одного. А мне от своих сотрудников уходить было неохота, да и неловко.

Здесь, в широкой нижней части долины реки, была уже другая обстановка. Мелькали белые халаты, дымились походные кухни, раздавались бесплатные обеды. Отсюда летал маленький самолет через Сурхоб в поселок Калаилабиоб. Отдохнув, кое-как двинулся. Пиджак мне показался тяжелым, я снял его и бросил. Своих я нашел в таборе беженцев. Они ели в компании совершенно незнакомых людей. Удивительное дело: здесь все разговаривали и обращались друг к другу как к старым знакомым, на «ты» и очень дружески.

Уже в сумерки мы подходили к Хаиту. То, что мы увидели, превосходило всякие рассказы. Мы вошли на окраину кишлака по дороге, которая нисколько не пострадала. Вначале двигались между полями, по аллее, затем появились разрушенные дома, окраины поселка. Но потом все кончилось сразу: ни дороги, ни деревьев по ее сторонам, ни развалин и огородов по бокам дороги. Мы уперлись в груды земли и камней! Груды эти поднимались над дорогой огромным валом в десятки метров высоты. Хаит находился под этим огромным валом, похоронившим бо́льшую часть поселка, все его поля и сады.

Мы долго карабкались по буграм этого завала. Его высота была несколько десятков метров. Сам завал состоял из мешанины скал и щебня, мелкозема, кусков дерна. Из него иногда торчали ободранные, перемолотые стволы деревьев, обломки балок домов, кирпичи, куски льда, очевидно со снеговых вершин, вдруг осколки посуды. Больше часа мы карабкались по завалу, то поднимались, то опускались через эту кашу, изрытую ямами и канавами, с гребнями и бесформенными холмами, через этот отвратительный нелепый хаос.

Огромный сектор горы Боргульчак, огромной горы, стоявшей над Хаитом, сброшенный толчком землетрясения, ринулся вниз, в долину. Он засыпал поселок Хаит, засыпал долину реки Ярхичболо, текущей в пойме шириной шестьсот — восемьсот метров возле поселка, выскочил на противоположный берег реки и там также засыпал поля и кишлаки. Общая длина этого языка, завалившего и перегородившего долину реки, была одиннадцать километров. Жители Хаита рассказывали страшные вещи. Население, увидевшее несущийся на них обвал, пыталось спастись бегством. Бежали все, кто только мог, женщины рвали на себе юбки, мешавшие бежать.