Адам Водницкий - Провансальский триптих

С высоты велосипедного седла мне хорошо видны серебряные вспышки на поверхности озера Ваккарес. В неподвижной воде прибрежных лагун отражается вечернее небо. Прилегающая к южной оконечности озера территория Lou Riège (Рьеж) — часть сохранившегося среди недоступных трясин урочища, цепочка поросших лесом островков (называемых тут плотами — les radeaux ) в окружении болот и зыбучих песков. Это здесь изголодавшийся, истощенный последний Фавн встретился с человеком, здесь провел остаток своих дней, здесь умер, унося с собой воспоминания о тех днях, когда боги мирно сосуществовали с людьми. Однако пейзаж Рьежа — не пейзаж смерти. В этом уголке Камарга, запечатленном в народных преданиях и мифах, в плодах литературной фантазии Жозефа д’Арбо, ощущается какая-то тайна: переступив границу Рьежа, и вправду попадаешь в магическое пространство, это чувствует даже тот, кто незнаком с источниками здешней магии.

Обратный путь долог и утомителен. Сначала по узким асфальтовым дорожкам на гребнях дамб, чуть-чуть возвышающихся над заболоченной равниной, среди зарослей сухого прошлогоднего дрока, в море тростника и камышей, затем — всегда неожиданный — выезд на главную дорогу, ведущую из Сент-Мари-де-ла-Мер в Арль. Еще несколько километров — и ландшафт меняется: по обеим сторонам дороги луга, большие деревья, увешанные фестонами плюща. Быстро смеркается. Дорога, которую то и дело пересекают струи горьковатого аромата лугов, бежит по пустынной местности — нигде ни огонька. Параллельно дороге маячит в темноте земляной вал вдоль канала Арль — Пор-ле-Бук. Всеохватную тишину нарушает только свист шин по влажному асфальту да мое, все более прерывистое, дыхание. В голове крутятся строки «Сомнамбулического романса» Федерико Гарсии Лорки: «Полынью, мятой и желчью дохнуло с дальнего кряжа…» [390] Перевод Анатолия Гелескула. Километров через десять, на очередном повороте, далеко на горизонте появляется слабое зарево, а спустя полчаса — первые огни Арля. Над крышами домов, будто световой сигнал буя у входа в порт, вырастает подсвеченная снизу башня собора Святого Трофима. Еще несколько километров, потом, один за другим, два круговых перекрестка. Предместье, низкая живая изгородь, за ней, справа, школьный физкультурный зал, днем шумный и многолюдный. В город ведет темная улочка Сади Карно — та самая, по которой в апреле 1888 года ежедневно проходил Винсент Ван Гог, отправляясь рисовать мост Ланглуа и арлезианок, которые, сплетничая, подтрунивая друг над дружкой, напевая, под мостом стирали белье. Теперь тут даже фонарей нет, только кое-где из окон через щели в наглухо закрытых ставнях просачивается свет. Еще полсотни метров — и передо мной сверкающая, как ярмарочная брошка, автозаправочная станция «Шелл». Утомительный подъем на мост над автострадой, где справа скорее угадываются, чем заметны черные купы деревьев Алискампа; наконец последнее усилие деревенеющих от усталости ног — и я на бульваре Клемансо: пустые стулья под безголовым платаном напротив арабского рынка, залитое внутри неоновым светом кафе, где гарсон в длинном фартуке ставит на покрытые пластиком столики перевернутые вверх ногами стулья.

Велосипед отправлен в чулан под лестницей. Знакомый запах стен, камней, старого дерева, l’eau de Javel [391] Жавелева вода ( франц. ). , которой Айша, молодая марокканка, каждый день моет ступеньки. Приключение закончилось. Еще одно путешествие по местам, которых нет и никогда не будет на туристских картах. А может быть, их вообще не существует? Нет-нет, они есть — за границами времени и видимости, подлинные, материальные, ощутимые, будто нанизанные на шнурок бусины греческих четок. Это не словесные миражи, ими можно любоваться наяву, призывать во сне, их названия можно повторять шепотом как заклинание: камарг, алискамп, элизийская звезда, вальсент, вальсент… Можно перелистывать их, одно за другим, как страницы книги; они будут напоминать о себе, возвращаться, тревожить, отгонять сон. Все они — на твоей личной карте мест/не-мест, которые никому не нужны, как почти никому не нужны в сегодняшнем запыхавшемся от неустанного бега мире строфы Софокловой «Антигоны» или терцины «Божественной комедии» Данте.

Арль засыпает. Пустые улицы, пустые площади, пустые террасы кафе. Под черным куполом неба в листве платанов на бульваре Лис подают голос, укладываясь спать, птицы. Город, будто галера под черными парусами, медленно отплывает в ночь. Где-то далеко, в озере Ваккарес, в поймах Рьежа отражаются звезды — те же, что над ночным кафе Ван Гога на площади Людей, те же, что светят над Мариацким костелом в Кракове, висят над замком Святого Ангела в Риме. Это по ним много веков назад ориентировался финикийский мореход, входя в дельту Родана, у них просил совета Гай Марий перед битвой при Аквах Секстиевых, не зная — да и откуда ему было знать? — что грядущий день решит судьбу западной цивилизации. Это на них смотрели святые Марии в ту ночь, когда их лодку без руля и ветрил прибило к берегам Камарга.

Нашему миру — хотим мы того или нет — приходит конец, ибо таков порядок вещей. Что от него останется? Только ли — как говорит поэт — «ржавый лом и смех язвительный потомков»? [392] Тадеуш Боровский. «Песня». Перевод Л. Тоома. Ведь давние боги, наши бедные родственники, хоть и ютятся по чужим углам, пока еще рядом. Если нас не прельщает желание подчинить свою жизнь высоким технологиям, если мы сохранили веру в чудеса, возможно, нам удастся на заре под сенью листвы повстречаться с Фавном, или, плывя под парусами по морю среди левиафанов и сирен, разглядеть маячащую в фиалковой дымке Итаку, или в Камарге, лежа на дамбе рядом с велосипедом, ощутить прикосновение необычайного, хотя, говорят, там только солончаки, комарье, змеи, а в тростниках — призраки и чудища. Дальше — только соль и пустыня.

Арль (Colonia Iulia Patema Arelatensium Sextanorum)

Ноябрь 2001 — май 2012

Понтий Пилат, прокуратор Иудеи, приветствует сенатора Публия Сульпиция Квириния. Посылаю тебе отчет о налогах за нынешний год, а также сведения о нескольких местных влиятельных личностях. Я собрал данные обо всей династии Иродиадов. В основном содержащаяся в них информация общеизвестна — но вот несколько конфиденциальных комментариев, предназначенных только тебе.

Ирод Великий, Строитель, идумеянин, скончался, как ты знаешь, около тридцати лет назад, оставив евреям, которые его ненавидели, монументальные постройки, недостойные Рима и даже их собственного царя Соломона. У Ирода было много наложниц и куча детей. Расскажу про красавицу-дочку (о ней чуть позже) и трех сыновей. Архелай, этнарх Иерусалима, умер двадцать лет назад, лишенный власти Августом. Благодаря этому, я, к счастью, подчиняюсь одному тебе — нет надо мной никакого местного правителя. Полагаю, не надо тебя убеждать, как я этому рад. Два других сына всецело преданы Риму и едят у нас с руки. Филипп, тетрарх Гавланитиды и Батанеи, ничем не примечателен. Был женат — угадай на ком? На Иродиаде, собственной племяннице, внучке Ирода Великого. Единственный из троих, кого стоит принимать в расчет, — Ирод Антипа, тетрарх Галилеи и Переи. Он крайне самолюбив и, как считает большинство евреев из его окружения, умом не блещет. Взял в жены дочь царя набатеев, а затем… затем влюбился, без памяти в прекрасную Иродиаду, свою племянницу и невестку, жену брата. Филипп уступил ему Иродиаду, и Антипа на ней женился, вызвав ярость набатейского царя. Таким образом, Иродиада, племянница обоих братьев, со временем — обрати внимание! — стала женой сначала одного из них, а потом другого. Представь себе физиономии нашпигованных принципами евреев, необычайно чувствительных к подобным вещам, когда они узнали об этом двойном распутстве, тройном кровосмешении. Некий их проповедник, на редкость наглый, осмелился явиться ко двору, где принялся обличать потерявшую от изумления дар речи царскую чету и дочь Иродиады Саломею, которая очаровательна, чудесно танцует и, по слухам, очень нравится своему поганцу отчиму. Святому человеку отрубили голову и преподнесли на блюде прекрасной Иродиаде.