Адам Водницкий - Провансальский триптих

Евреи — странные люди. Я тебе уже раз говорил, но не устану повторять, ибо это важно для выстраивания нашей политической стратегии: если они не восстают против нас, то грызутся друг с другом. Видишь, как низко я пал: точно деревенский блюститель порядка, разбираю местные склоки. Стоп, мне кое-что пришло в голову… уверен, что ты со мной согласишься. Если он галилеянин — а наверняка так оно и есть, поскольку одержимые (мне платят за то, чтобы я их распознавал) всегда галилеяне, — я отправлю его к Ироду Антипе. Тетрарх Галилеи как раз сейчас проездом в Иерусалиме. Он друг Тиберия. И пусть даже это не так, но он — не вздумай смеяться! — повелитель всех галилеян. Мой праведник его заинтересует. Будут друг друга поучать. Нет ничего более разумного, чем сохранить за Римом — за тобой, а стало быть, и за мной — право приговаривать к высшей мере. Если б такое право принадлежало евреям, никого из наших людей. уже не было бы в живых. Однако пользоваться этой привилегией иногда очень хлопотно. На сей раз меня прямо подмывает всучить это пустяшное дельце, касающееся исключительно евреев, тетрарху.

Не забывай обо мне, Квириний! Не могу я и дальше стариться в тени и решать второстепенные задачи. Сама мысль о том, что мировая история творится без меня, что все поистине важные дела проходят стороной, невыносима! Если тебе представится случай, если захочешь и сможешь, напомни обо мне Тиберию. Пусть куда-нибудь меня отправит. Куда угодно, главное — подальше отсюда, ибо я подыхаю от скуки: здесь ничего не происходит, а то, что происходит, не имеет и не будет иметь никакого значения.

Будь здоров.

«Провансальский триптих» Адама Водницкого составлен из трех книг («Зарисовки из Арля и окрестностей», «Зарисовки из страны Ок», «Арелат. Зарисовки из не-места»), выходивших из печати в том же порядке с редкостной регулярностью (раз в год), но, по сути, это цельное произведение, поделенное на три части. Каждая книга сама по себе была событием, однако лишь после публикации третьей (последней, если верить автору, в задуманном цикле) стало ясно, что этот необычный проект, в котором путевые наблюдения сплавлены с экзистенциональным опытом, завершен.

Автор провансальской трилогии — художник, профессор краковской Академии изобразительных искусств, превосходный переводчик французской литературы. Не стану лукавить: несколько лет назад, взяв в руки первую книгу, я был далек от энтузиазма. В моем личном реестре туристических мест Прованс высоко не котировался. Ниже оценивалась, пожалуй, только Тоскана — текущая вином, приторностью и пошлостью земля обетованная современной поп-культуры. Если сравнивать масштаб упрощенности и банальности представлений об этих регионах, то Прованс лишь ненамного уступает Тоскане. Пугающе выглядят его лавандовые поля на обложках путеводителей и вагонного чтива… В обиходе укоренился отлакированный образ Прованса, сплетенный из солнца, виноградных лоз, Ван Гога, подсолнечников, Лазурного Берега, фламинго и мужественных катаров. Ключ этот, разумеется, никакой двери не открывает; символ обещает не новые знания, а обилие благоглупостей. Говорю я так не случайно: бедекеровский китч — вызов каждому, кто возьмется писать о провансальской действительности.

И вот загадка: хотя у Водницкого тоже светит солнце, травы душисты до одурения, вина упоительны (об анисовом пастисе я уже не говорю) и, в качестве почетного гостя, появляется бедняга Винсент с собственным ухом в руке, трилогия краковского автора — антипод путеводителей и импрессионистской эссеистики. По двум причинам.

Во-первых, по причине глубокого знания предмета. Водницкий досконально знает край, который описывает, он вдоль и поперек изъездил Прованс на машине, на велосипеде, исходил пешком. Можно сказать, взял измором. В Провансе он начал бывать уже в 60-е годы, а потом приезжал многократно; в Арле заслуженно получил звание почетного гражданина. Нельзя сказать, что, следуя за ним, мы скользим по поверхности — напротив, судя по ощущениям, нас поминутно заносит внутрь увиденного. Все, что нам рассказано, вначале было автором продумано, а затем помещено в хранилище памяти. Ибо провансальская трилогия — плод не только разума, но и воображения, неразрывно связанного с памятью.

Во-вторых, автор никогда не делает вид, будто изображает Прованс объективно, напротив: демонстративно объявляет, что все пропускает через себя, через фильтр субъективного восприятия. Его восприимчивость — та самая призма, которая расщепляет увиденное на пучки значений, проверяемых затем под мощным микроскопом эрудиции. Описания пейзажей не заимствованы из географических справочников, а воспроизводимые во множестве картины прошлого родом не из учебников истории. Автор убежден, что познавание мира — не погоня за химерой объективизма, а, по существу, создание мифа о мире. И, вооруженный этой убежденностью, которую не намерен скрывать, старается проникнуть в толщу реальности, ищет словесное выражение своему опыту.

Скажем прямо: этой трилогии не должно было быть. Не должно, ибо она не ко времени, на обочине времени, вне времени. Не отвечает привычным ожиданиям. Книги Водницкого — поистине unzeitgemasse Betrachtungen , «несвоевременные размышления» в глубоком, ницшеанском значении этого понятия. Нет в «Триптихе» ничего или почти ничего, что рифмовалось бы с духом современности. Можно подумать, Адам Водницкий не совсем понимает, на каком свете живет. Или наоборот, прекрасно понимает — не заблуждаясь относительно ценности того, что с таким грохотом заполняет пространство сегодняшней действительности, он поворачивается к ней спиной и создает собственные миры, несхожие с тем, что у нас за окном или на экране телевизора.

Необычен и авторский голос, звучащий со страниц трилогии. Адам Водницкий — внимательный наблюдатель, который не только многое замечает и много знает, но еще и увлекательно обо всем рассказывает. Конечно, в силу национальной принадлежности, биографии, профессии, увлечений, он неотделим от своих историй, но никогда не заслоняет собой того, о чем говорит. Своей подписью он удостоверяет правдивость текста, а хозяйничать в нем себе не позволяет. Рассказ свой ведет спокойно, неторопливо, негромко. Каденция фраз размеренная (отзвуки школьной латыни?), отмеченная какой-то старинной изысканностью. За безумствами истории автор наблюдает отстраненно (возможно, учитывая уроки кавафисовской сдержанности). С читателем не фамильярничает, не пустословит; предметен и точен — как в описаниях растений, насекомых и птиц, так и в переводах стихов.

От провансальского китча, которым забиты полки книжных магазинов, от всей этой скучной и предсказуемой макулатуры цвета лаванды трилогию Водницкого отличает своеобразный способ постижения автором мира, о котором ведется рассказ. Что же это за способ? Скажем коротко: о чем бы Адам Водницкий ни писал — о земле, воде, растениях, небе, животных, людях, камнях, — его перо превращает описываемый «объект» в многослойный символ. Действительность, открывающаяся глазу эссеиста, показана будто в геологическом разрезе. Далекое от краеведческих стандартов повествование в конце концов становится герменевтикой символов природы и культуры. Да, именно герменевтикой, ибо Водницкий — и это очевидно — преобразовывает места, людей и события в многозначные символы, в семиофоры, обладающие особой силой воздействия. Отвечает символом на символ, да еще и вовлекает нас, читателей, в свои рефлексии.