Сергей Эйгенсон - Занимательное литературоведение

Но все-таки на мировоззрение больше влияла проза. Вот тут в очень большой мере сказывались два крайне популярных автора из предыдущего времени – упомянутые выше Грин и Беляев. Их романтичность, в общем, даже сентиментальность, вера в то, что за поворотом может открыться сияющий мир Приключения, любовь к героям собственных сказок были очень созвучны нашему времени, можно сказать, что резонировали с ним. Новой фантастики еще и не было, правда, ефремовская «Туманность Андромеды» появилась в 57-м и произвела фурор, но Стругацких пока было не слыхать. Ну, а Немцова или Казанцева душа не очень принимала, хоть оно и было издано в узорчатых обложках «Библиотеки фантастики и приключений».

Правда, в 56-м в журнале «Техника – молодежи» вдруг напечатали гамильтоновские «Сокровища Громовой Луны». Это было явление экстракласса. Вместо нудных немцовских изобретателей велосипеда тридцатисемилетний астронавт, списанный из Космоса по возрасту, «звездные девочки», гангстер с атомным ружьем, отважный офицер космической полиции, дышащие пламенем «огневики» на Обероне с копытами и когтями. И песенка «Мы построим лестницу до звезд…». Кажется, что это произвело впечатление не только на меня в мои 12 лет, но и на 23-летнего Юрия Визбора, сочинившего через 10 лет песню о космодроме, в которой есть эти слова и название этого ледяного спутника Урана. Ну, а отечественная фантастика в ту пору, в середине 50-х в массе производила устойчивое впечатление, что авторам и самим-то скучновато.

Грин с Беляевым, чего нет другого, были уж очень искренни, заражали своей симпатией тому, о чем пишут. А тут еще почти одновременно вышли два ударных цветных(!) фильма «Человек-амфибия» и «Алые паруса» с общей юной звездой Настей Вертинской. Как она была хороша! А красавец Лановой и его бойкий слуга Анофриев, а злодей Зурита-Казаков и очень нестандартный Ихтиандр-Коренев, а невиданные нами подводные сьемки, а « нам бы, нам бы, нам бы всем на дно, там бы, там бы, там бы пить вино! » И алые шелковые паруса на «трехмачтовом галиоте «Секрет»» (на самом деле – на баркентине «Альфа»). Предел романтики! Вот вам еще одно подтверждение того, что было у этих двоих что-то общее.

…

У них, действительно, есть кое-что близкое в судьбах. Родились с разницей 4 года (1880 и 1884) оба в «не столь удаленных» губерниях Российской империи. Вятской для Александра Гриневского и в губернском городе Смоленске для Беляева. Отец Грина сосланный «за повстання» польский шляхтич, Беляев из поповичей. Но, в общем, это, конечно, среда разночинная, как тогда говорили.

Учился Гриневский кое-как, больше читал книжки. Свифт, Марриетт, Майн Рид. Еле закончил четырехклассное училище, получив к тому времени детское прозвище Грин. В 16 лет его, как говорится, «позвало море». Он уехал из Вятки в Одессу, мечтая стать матросом. Видимо, ему мечталось что-то вроде приобщения к морю его героя Артура Грэя – “… он потерял слабость, став широк костью и крепок мускулами, бледность заменил темным загаром, изысканную беспечность движений отдал за уверенную меткость работающей руки, а в его думающих глазах отразился блеск, как у человека, смотрящего на огонь. И его речь, утратив неравномерную, надменно застенчивую текучесть, стала краткой и точной, как удар чайки в струю за трепетным серебром рыб ». Но на самом деле моряка из него не вышло. Помешали природная безрукость и неумение привыкнуть к грубому и иногда непосильному матросскому труду. Если его и брали матросом, то оказывалось, что это на один рейс. А потом безжалостно списывали на берег.

И дальше, уже после отъезда из Одессы был он рыбаком на Каспии, чернорабочим в депо, лесорубом, золотоискателем, шахтером, театральным переписчиком пьес, солдатом – пришел возраст призыва, наконец, дезертиром. Тут он подался… ну, куда мог податься молодой, интеллигентный и романтичный парень в 1903 году… конечно, в эсеровские агитаторы. При этом, обратите внимание, в боевую организацию на террор он все же не пошел. Было внутреннее отвращение к убийству, к крови.

Задержали. Ну, тюрьмы, ссылки, побеги, вырванная революцией в октябре Пятого года амнистия. Новая ссылка в Туринск и новый побег. С чужим паспортом он начал писать свои первые рассказы. Сначала – о подпольи, о жизни революционного агитатора, о буднях эсеровской организации в провинции. Ну, это не он один писал такое. Но революция угасла, и он стал писать о другом. В 1910-м появились в печати первые рассказы из «сказочной серии» о Колонии Ланфиер и Острове Рено.

В этом же году госмашина вдруг обнаружила, что модный писатель Грин и не отбывший срок ссыльный Гриневский – один и тот же человек. Его взяли за жабры и отправили досиживать ссылку в Пинегу. Туда к нему приехала его «тюремная невеста» Вера и они обвенчались. Грин продолжал писать, а через два года, уже легально, переехал в Петербург. Каждые две недели с его пера сходил новый рассказ, в основном, про сказочные Гель-Гью, Зурбаган и Лисс, про отважных водителей парусников и веселые разноцветные порты.

Завелись связи и знакомства в литкругах Питера. В основном в «желтых журналах», но печатался он и в солидных толстых ежемесячниках. Образовалась дружба с Куприным. Тут, конечно, нужен был крепкий организм и безотказная печень. Очень уж любил Александр Иванович неслабые напитки. Но Грину и самому нравился богемный образ жизни, с ресторанами. «Квисисана», «Вена», «Бродячая собака». Дешевые второразрядные ресторанчики именовали тогда в столице «капернаумами». Уж не оттуда ли название деревни в «Алых парусах» – Каперна?

Но дружба дружбой, веселые развлечения и попойки развлечениями и попойками, а жена такой бойкой жизни не выдержала. Ушла, хотя он продолжал ее любить и глубоко уважать, но ничего с собой поделать не смог. Грин к этому времени дописался до трехтомника своих рассказов. Разбогатеть при таком образе жизни он не разбогател, но кто вообще видел когда-нибудь богатого писателя?

Началась Мировая война. Пришел Февраль, который он, как вся Россия от пролетария до великого князя Кирилла Владимировича, принял восторженно, но с некоторым непониманием. Октябрьский переворот Грин воспринял холодно. В отличие от Владимира Маяковского он никак не мог бы сказать о нем даже задним числом: «Моя Революция!» Но и в активной антибольшевистской деятельности в отличие, например, от Виктора Шкловского или своего друга Куприна тоже, как будто, не замечен. Всеобщий интеллигентский защитник и кормилец Максим Горький добыл ему академический паек и пристроил в последний ковчег Серебряного Века знаменитый «Дом Искусств». В здешней мрачной комнате и была написаны самые гриновские знаменитые «Алые Паруса». Они посвящены новой жене Грина Нине.