Сергей Эйгенсон - Занимательное литературоведение

Чем было заполнено это десятилетие? Переездами из Ростова в Ялту, из Ялты в Москву. Работой – печатанием очерков и рассказов (не фантастических) в газетах, службой в милиции и Наркомате почт и телеграфов. Лечением туберкулеза позвоночника, потребовавшим многомесячного лежания в гипсе на спине, да еще в условиях окружающих голода и разрухи, когда и здоровому человеку выжить непросто. Новой женитьбой на Маргарите Магнушевской. В общем, со стороны Беляева сийесовский ответ о том, что он делал в годы общественной бури – «Я выжил» – звучал бы не пошло, а вполне достойно.

Но нам он, пожалуй, действительно интересен только после выхода «Головы…» в свет. За последовавшие пятнадцать лет он написал и напечатал 18 романов, 4 повести, более 40 рассказов. Это совершенно жюльверновские темпы, столько в советской фантастике тогда не сделал больше никто. Надо учесть, что посредине этого срока был сделан перерыв. В 1932 году вдруг обнаружилось, что научная фантастика не нужна пятилетке, отвлекает от трудовых подвигов и ее практически перестали печатать. Тогда Беляев совершил неожиданный поступок, поехал с семьей в Мурманск(!), завербовавшись на работу юрисконсультом Севтралтреста. На Кольском полуострове он среди прочего писал статьи в духе времени о возможности использования ветроэнергетики, о небходимости создания мурманского зоопарка, о текущей крыше в рабкооперативе и т. д… Но к приходу полярной ночи стало ясно, что местный климат – не для его здоровья и они вернулись на Большую Землю.

Если судить без пристрастий, то беляевская фантастика полностью находится в русле Жюля Верна с его верой в спасение человечества через знания и изобретения. Вспомним колонистов с острова Линкольна, у которых ни на секунду не возникают никакие общественные, философские либо религиозные сомнения. Их путь неуклонно ведет от использования линзы из двух часовых стекол для добывания огня к получению нитроглицерина и сооружению электрического телеграфа. У Беляева еще прибавляются обязательные советские условности насчет неминуемой победы над империалистами, не казенная, а простодушная вера в гений Циолковского и кое-какие заграничные реалии, большей частью почерпнутые из журнала «Мир приключений».

«Человек-амфибия» отличается в основном киногеничными декорациями подводной жизни, а о жизни в Латинской Америке, как, скажем, и о жизни в Атлантиде, Александр Романович знал исключительно из книг. Ну, характерный латинский злодей Педро Зурита. А так – у Уэллса в «Острове доктора Моро», пожалуй, будет покруче. Но, как и все у Беляева, пропитано совершенно юношеской искренностью. Наверное, поэтому так и легло всем на душу.

Всего писатель закончил и опубликовал до 1941 года 18 романов, 4 повести, 42 рассказа, 4 очерка и 1 киносценарий. Писал он об Атлантиде, фантастических изобретениях в области радио, телевидении, классовой борьбе в космосе, подводных земледельцах, обитаемых искусственных спутниках Земли и так далее. Последний его роман «Ариель» был о летающем человеке, подобно первому роману Грина. Созвучно с тогдашней политикой тут заодно сурово осуждались гандизм и Национальный Конгресс за отсутствие пролетарской сознательности. Ну что и откуда мог знать Беляев о реальной Индии? Радио, газеты, книги.

Они к этому времени жили в своем последнем доме в Пушкине – Царском Селе. Книга об Ариеле еще не успела попасть к читателям, когда началась Великая Отечественная война. Беляев успел послать в журналы рассказ «Черная смерть» о злодейских замыслах фашистов насчет бактериологического оружия, но получил отказ. Было уже не до научной фантастики. Никто, конечно, не мог ожидать, что немецкое наступление дойдет до пригородов Ленинграда. Но это произошло. Началась эвакуация, а Беляев с семьей уехать не смогли. Он был очень слабым после очередной операции. Да и сдали Пушкин неожиданно и без заметного сопротивления.

Никаких преследований со стороны оккупантов в адрес советского писателя и его семьи не было. Но и кормить их никто не кормил. А Александр Романович еще и болел. В декабре 1941 года он умер в своей постели. Как писала его дочь – от голода. Похоронен он был в общей могиле – нечем было заплатить за отдельную.

Вдова писателя Маргарита Беляева имела шведские корни, но по не слишком большой образованности работника ЗАГСа была записана немкой. Люди слабы – чтобы прокормиться и выжить она, ее мать и ее дочь Светлана заполнили «фолькслисты» и получили статус фольксдойче – этнических немцев. А потом эвакуировались при наступлении Красной армии в Рейх. После краха Великой Германии они повинились в советской оккупационной администрации и в итоге были сосланы в Барнаул, где пробыли 11 лет. Чуть больше, чем Нина Грин провела в лагерях.

Все это время Беляева в СССР не издавали. Отношение к научной фантастике в СССР в ту пору вообще было довольно прохладным. Помнится карикатура из «Крокодила», на которой мордатый литератор рассуждал: «О чем бы написать. О колхозе – там я не был. О заводе – и там не бывал. Напишу-ка я о полете на Луну». А под видом НФ издавались произведения, в которых герой, вдохновленный идеями из центральной прессы, долго и трудолюбиво изобретал велосипед.

Только с расцветом Оттепели в 1956-м хлынули публикации. И принесли такую славу, какой при жизни не было. Наверное, это связано в большой мере с тем, что конец 50-х годов принес Советскому Союзу прорыв в Космос, да и вообще в жизни появлялось все больше совершенно фантастических по меркам 30-х вещей от телевидения до атомного ледокола. А советской фантастики, по существу, еще не было. Так или иначе, Оттепель от души вознесла этого писателя на вершину популярности. Как и Грина.

Но почему Оттепель или, сказать по-другому, молодые читатели 50-60-х положили глаз именно на этих двоих? Назовем еще раз уже упомянутую выше искренность. Это – большое дело, особенно в те годы. Если первым шагом нового курса Сверху было прекращение Берией раскрученного сталинским миистром госбезопасности Игнатьевым безумного «дела врачей-отравителей» и освобождение явно невинных, то Снизу одним из первых шагов было появление в декабрьском номере «Нового Мира» 1953 года статьи Померанцева «Об искренности в литературе». Там довольно откровенно было написано и о «лакировке» в литературе, и о шаблонах, и даже кое-что о том, что отношения государства и мужика могут, хотя бы в мечтаниях, отличаться от традиционного со времен Рюрика «полюдья». И вот у Грина с Беляевым чего другого, а искренности хватало.

Потом именно в эти годы та форточка, которая при Советах заменила Петровское «окно в Европу», стала чуть приоткрываться. Снова стало возможно, конечно, в очень малой доле ездить за рубеж без обязательной посадки после этого за шпионаж. Дошло дело даже до круизов вокруг Европы на теплоходах, а уж в «страны народной демократии» стали позволять ездить в составе экскурсий передовикам производства и даже отдельным интеллигентам. Ну, и Московский Фестиваль, познакомивший москвичей с реальными молодыми людьми из стран Запада и Третьего мира. Это, конечно, всё было в пользу Грина и отчасти Беляева. А прыжок в Космос, выведший Советский Союз на какое-то время в авангарды прогресса при почти полном отсутствии в стране научно-фантастической литературы, безусловно работал на Беляева.